Хроники постсоветской гуманитарной науки. Банные, Лотмановские, Гаспаровские и другие чтения - [176]
ГАСПАРОВСКИЕ ЧТЕНИЯ — 2013
(ИВГИ РГГУ, 19–20 апреля 2013 года)[377]
В начале заседания секции «Неклассической филологии», которое по традиции завершает чтения памяти М. Л. Гаспарова, собравшиеся почтили память другого замечательного ученого, ушедшего из жизни за несколько дней до конференции, — Виктора Марковича Живова.
Секцию открыл Борис Гаспаров (США) докладом «Spiritus loci: поэтика былин Олонецкой губернии и „Калевалы“ в сравнительном освещении»[378]. Докладчик задался целью сопоставить эпическую поэзию русских (былины) и финнов («Калевала»); основанием для сравнения послужил не только тот факт, что в обоих случаях мы имеем дело с эпосом, но и то обстоятельство, что в Олонецкой губернии русская и финская общины жили бок о бок и имели множество сходных черт, начиная с образа деревенской жизни и кончая религией: в этих местах и русские, и финны были православными (в основном открытыми или тайными старообрядцами). Разным у двух общин был только язык — а также, как показал докладчик, принципы построения эпических сказаний. Контраст очевиден в духовном наполнении русских былин и финских рун, в отношении сказителей к легендарному мифологическому прошлому. В русских былинах прошлое гиперболизировано; изображается реальная жизнь, но и предметы, и действующие лица увеличены в размерах. Иначе устроены финские сказания: здесь не видно желания приукрасить действительность, она остается скудной и ужасной, но за этой непритязательной оболочкой скрывается магическая сущность вещей и людей. Этот контраст отражается в поэтике. Риторика былины — это стратегия эпического растяжения и гиперболизации; отсюда такие приемы, как растягивание глагольных форм, увеличение длины слова за счет глагольных суффиксов, обилие вставных односложных слов и синтаксических повторов при почти полном отсутствии аллитераций и звуковых повторов. Зато «Калевала» изобилует звуковыми ассоциациями; слова соединяются по принципу звукового повтора и связываются в звуковые пучки, которые относятся друг к другу как синонимы или перифразы. Таким образом, Гаспаров противопоставил былины и «Калевалу» как два мира: мир героического эпического воспоминания и мир ординарного действия, за которым скрываются магические смыслы и слова, причем побеждает тот, кто их находит. Во время обсуждения Андрей Зорин задал вопрос о том, насколько правомерно сопоставлять былины (собранные, как указал сам докладчик, в позитивистскую эпоху и не объединенные в единое произведение со сквозным сюжетом) с «Калевалой» — плодом усилий финского языковеда Лённрота, который соединил отдельные руны в единое целое и снабдил его общим «псевдосюжетом». Докладчик, однако, возразил, что читал сами руны в необработанном виде и может поручиться, что поэтика их от обработки исказилась не слишком сильно.
Тему слов продолжила Мария Неклюдова (Москва) в докладе «Слово и карта: к генеалогии общих мест классической эпохи»[379]. Докладчица начала свое выступление со ссылки на классическую статью Эриха Ауэрбаха, посвященную анализу популярнейшего во французском языке XVII века выражения la cour et la ville (дословно «город и двор», а фактически примерный синоним позднейшего выражения «весь Париж»), и на книгу французского лингвиста Жоржа Маторе «Метод в лексикологии» (1953). Оба исследователя поставили своей целью понять, какие социальные смыслы скрываются за идиоматическими выражениями, изобиловавшими в тогдашнем французском языке. Маторе, в частности, предложил различать «слова-ключи» и «слова-свидетели»: первые отражают общественные идеалы, а вторые — исторические изменения иерархии понятий. При всем субъективизме этого разделения оно, по мнению докладчицы, может быть продуктивно использовано при анализе идиом, ибо специфика функционирования общих мест в культуре XVII века заключается именно в том, что они, с одной стороны, удостоверяют стабильность социального уклада, а с другой — позволяют различить скрытую и не бросающуюся в глаза нестабильность. Докладчица постаралась показать это на примере выражения savoir la carte (знать карту). Применительно к географии самой обычной (знать карту = уметь ориентироваться на местности) оно зафиксировано в словарях еще в XV веке, однако в середине века XVII у него появился новый, переносный смысл (знать карту = ориентироваться в чувствах), тесно связанный с таким важным явлением культуры XVII века, как «галантная география». Сама идея картографирования чувств родилась в 1653 году в переписке писательницы Мадлен де Скюдери с ее другом Полем Пелиссоном, а в следующем году в приложении к роману мадемуазель де Скюдери «Клелия» была напечатана первая галантная карта — карта Страны нежности. Скюдери и Пелиссон, как и вообще все представители галантного дискурса, активно используют такой прием, как оживление идиом и реализация метафор, охотно играют на «остранении» и возвращении слова к его буквальному смыслу; так, из выражения
