Хроники постсоветской гуманитарной науки. Банные, Лотмановские, Гаспаровские и другие чтения - [177]

(дословно: тонкая штучка) рождается образ человека, обернувшегося мухой. В этом, кстати, радикальное отличие реальной галантной культуры от того пародийного образа «смешных жеманниц», какой сделался общеизвестным стараниями Мольера; как показала докладчица, те идиотские перифразы («удобство для разговора» вместо кресла), которые вложил в уста «прециозниц» Мольер, полностью противоположны историческому галантному дискурсу, который заключался не в придумывании новых метафор, а в расчленении старых. Сходным образом «реализуется» и переносный смысл выражения «знать карту»: появляется рисованная карта с нанесенными на нее рекой Склонности, селением Искренности, озером Безразличия и т. д. и т. п. Дальнейшая история выражения savoir la carte — это история его слияния с другим, близким выражением savoir sa cour (дословно: «знать свой двор», то есть уметь ориентироваться в придворных интригах). Появившись как салонная игра, выражение «знать карту» ищет свое место и находит его в дискурсе о дворе, где накладывается на уже существовавшее выражение «знать свой двор». Если последнее отражало внутреннюю точку зрения на придворную среду, то первое вводило внешнюю точку зрения, взгляд на двор с точки зрения города (иначе говоря, Парижа).

Тема слов не исчезла и в следующем докладе, в названии которого фигурировало даже совершенно новое слово. Наталия Мазур (Москва — Санкт-Петербург) назвала свое выступление «Лириторика: о некоторых моделях построения текста в русской романтической поэзии». Докладчица начала с цитирования двух именитых авторов, А. В. Михайлова и Ренаты Лахманн, в суждениях которых о литературе рубежа XVIII–XIX веков выразилось то, что в докладе было названо «топосом заката», а именно идея о смерти многовековой риторической культуры при переходе к романтизму. Целью доклада и стало опровержение этого закатного топоса применительно к русской лирике первой половины XIX века. Своим предшественником на этом пути Мазур назвала Андрея Рогачевского, который в 1994 году выпустил мизерным тиражом брошюру «Риторические традиции в творчестве Пушкина». Однако если Рогачевский исследовал роль риторического субстрата преимущественно в высоких жанрах, то Мазур обнаружила эту риторическую основу в самых что ни на есть лирических любовных стихах. Что касается самой риторики, то ее терминологический аппарат докладчица почерпнула из статьи М. Л. Гаспарова «Античная риторика как система». Из трех частей этой системы (учение об изобретении, или inventio, учение о расположении частей, или dispositio, и учение о слоге, или elocutio) современное сознание ассоциирует риторику в основном с третьей частью, меж тем для классической риторики гораздо важнее были первая и вторая. Что же касается доклада, то в нем на первое место вышли четыре статуса, на которые делились вопросы, связанные с inventio: статус установления (имел ли место поступок?), статус определения (точно ли, что существующий закон подходит к данному поступку?), статус оценки (не был ли поступок мотивирован каким-нибудь благим намерением, например самозащитой?) и статус отвода (перенос обвинения на новую почву, или, по остроумному выражению Пушкина, полемика по логике «сам съешь»). Докладчица показала на нескольких примерах, как точно накладывается эта схема на знаменитейшие шедевры русской классической лирики, такие как «Я вас любил…» Пушкина, «Оправдание» Баратынского и «Родина» Лермонтова (который амплифицировал находку Пушкина и перенес ее на другую почву). Рассмотрено было также стихотворение Пушкина «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…», где обнаружилось применение поэтом уроков лицейского преподавателя Кошанского, который в своей «Частной риторике» учил, что всякий оратор должен иметь опыт рассмотрения одного предмета с двух точек зрения, а для этого располагать свойства героя или явления в две колонки: слева то, что может быть поставлено в упрек, а справа то, что может быть приведено в заслугу. Вершиной риторики считалось умение оспорить общепринятое суждение (например, Горгий доказывал в знаменитой речи о Елене Троянской, что она ни в чем не виновата); именно так Пушкин в стихотворении о любовном наслаждении выстраивает, как искусный оратор, две системы, две симметричные композиции и доказывает обратное тому, что принято считать. Таким образом, в ультраромантической лирике обнаруживается риторический субстрат, и в этом нет ничего парадоксального. Противопоставление риторики чувству некорректно, поскольку риторика стремилась не только учить и развлекать, но также и movere — возбуждать. Эта последняя цель в XVIII столетии считалась очень важной (не случайно Сперанский в «Правилах высшего красноречия» утверждал, что в основании красноречия лежат страсти), так что об отношениях оратора и публики можно сказать словами упомянутого стихотворения Пушкина: по принуждению первого вторая «разделяет его пламень поневоле». Душевная интроспекция требует развитой аналитической техники, и тут-то на помощь лирику приходит риторика.

Доклад вызвал оживленное обсуждение; слушателей интересовал вопрос, бывают ли лирические стихи без риторического субстрата. Докладчица сначала сказала твердо: бывают — плохие, но потом признала, что, пожалуй, погорячилась. Среди реплик были и такие, которые предлагали расширить сферу поисков этого самого субстрата. Так,