Хаос - [82]
Он отодвинул бумаги и с воодушевлением налил себе новую чашку кофе.
Фрау Ленсен удивленно посмотрела на мужа:
— Может, напишешь Хайнцу, что у тебя есть сказать? Было бы замечательно, если его выступление занесут в протокол. И потом, жаль, если твоя полезная идея не найдет применения.
— А так она осталась бы в семье! — подколола Эльза. — Папа, а правда! Хотелось бы мне посмотреть на Хайнца — светило юриспруденции! «Слово предоставляется референдарию Хайнцу Ленсену из Берлина…»
— Еще чего не хватало, — буркнул председатель. — Уж лучше пусть обойдет все ночные клубы Петербурга, чем откроет на конгрессе рот и в своей парадоксальной манере окончательно загубит себе карьеру!
— Заявлением твоей идеи?! — притворно ужаснулась Эльза. — Она такая бунтарская? Растишь из сына подрывной элемент?
— Именно! — господин Ленсен в приподнятом настроении намазал себе бутерброд. — Думаешь, откуда у мальчика такой ершистый нрав? Я выпестовал. Во мне сокрыты целые залежи зажигательных смесей. Так что порой ощущаю почти непреодолимое желание вскочить и покрутить все вокруг.
— Что ты такое говоришь! — испуганно воскликнула фрау Ленсен и отодвинула кофеварку подальше от своего благоверного.
— Ну, папа, ты даешь! — захлопала в ладоши Эльза. — Так держать, и я на твоей стороне! Чем еще удивишь?
Она была так заворожена, что думать забыла о газете, которую вынула из бандероли и все еще держала в руке.
— Да, так вот, — не без самодовольства похвастался Ленсен и встал из-за стола размять ноги. — Мои собственные детки держат меня за исключительного филистера, за крючкотвора и усердного прусского чинушу. В определенном смысле так оно и есть, именно такую роль я и представляю. А ведь и я был другим, когда-то я был в некотором роде…
— Евреем, — подсказала Эльза.
— Эльза! — прикрикнула мать.
Ленсен на мгновение потерял нить мысли.
— …был молодым, — закончил он рассеянно, слегка обиженный бестактностью дочери. — Впрочем… пожалуй… все равно! Я хотел сказать другое, вот: на последних судебных каникулах мне пришлось исполнять роль судьи по уголовным делам в Моабите, тогда-то во мне по-настоящему взыграло. Думал, взорвусь прямо в зале, посреди процесса — пришлось жестко брать себя в руки. Каким гнусным ремеслом мы занимаемся! Какую дурацкую комедию разыгрываем! К счастью, ничего такого я не отколол и не выпалил, а судил дальше от имени королевского права, защищая алтарь и отечество. Но, по меньшей мере, я никогда не воображал себе, что каторжной тюрьмой можно повысить мораль и нравственность!
— Да ты революционер, папа! — пришла в восторг Эльза.
— Да. Только тайный.
— Господин действительный тайный революции советник Ленсен! Нет, если уж тайный, то лучше Левизон! — рассмеялась Эльза, падая в кресло-качалку с так и нераспечатанной газетой в руке.
— Эльза, ты ведешь себя отвратительно! — возмутилась фрау Ленсен.
— Все мы революционеры, — вздохнул господин председатель ландгерихта. — Мы не настолько глупы, чтобы попасться на надувательство. Думаешь, я не понимаю суть дела, когда читаю все эти законопроекты по шантажу? Все сводится к тому, чтобы прикрывать преступников, идиотов и трусов! Они требуют ужесточить наказание за шантаж, но это всего лишь страховая премия на лицемерие и лживость общества! А штрафовать надо то ничтожество, которое шантажируют! Он скорее поддастся запугиванию какого-нибудь прожженного люмпена, чем доверится законности и морали государства и общества. Ну, не абсурд ли это? Лет десять назад было у меня такое дело: один тип отсидел десять лет за лжесвидетельство, помнится. Давно, как говорится, искупил свою вину, а вот потом платил и платил шантажисту, да так, что все свое состояние пустил на ветер, разорился подчистую — и за что? Чтобы не всплыли грешки его юности. Ужасно! — он присел и снова взялся за почту.
Фрау Ленсен устроилась у окна с вышиванием:
— А все-таки Хайнц мог бы хоть открытку прислать! Еще с границы или… Эльза! Бог мой! Что случилось?
Эльза, бледная и испуганная, не сводила застывшего взгляда с газетной полосы, вынутой из бандероли.
— В чем дело? — забеспокоился председатель и выхватил из рук дочери листок. — Что? «Горн»? Как эта бульварная газетенка попала к нам в дом?
Эльза молча ткнула в абзац, отчеркнутый красным карандашом.
Наморщив лоб, Ленсен прочитал заголовок:
— «Разлагающее влияние евреев». А нас-то это с какого боку касается?
— Смотри анонс! — простонала Эльза.
— Анонс? Что там?
Он быстро пробежал глазами выделенные строки, а его супруга со все возрастающим ужасом наблюдала, как его лицо наливается краской гнева.
— Эта разбойная банда! Гнусное отродье! — разразился он руганью и бросил скомканную газету на пол. — Грязный сброд! Шантажисты! Подлые шантажисты!
Он в ярости растоптал «Горн».
— Проклятый еврейский сброд!
Руководство «Горна» снабдило статью Остермана редакционным предисловием, которое гласило:
«Нижеследующей статьей из-под пера глубокого знатока еврейско-талмудической литературы, имя которого по известным причинам не раскрываем, мы начинаем цикл публикаций того же автора и в ближайших материалах раскроем высокозначимые факты по этой теме. Наши читатели знают, что мы неизменно придерживаемся строгой объективности, даже в отношении наших злейших врагов, даже в отношении евреев. И если сегодня, чтобы защитить наши немецкие устои, подвергающиеся угрозе экспансии восточного мировоззрения, мы со всей остротой и ясностью принимаем против этого безжалостные меры, то ничто нам не мешает и, в виде исключения, отдать должное освещению миролюбивых сторон еврейской жизни. Уже в следующем номере „Горна“ мы, вероятно, сможем предложить нашим читателям не лишенную пикантности сцену из салона крещеного еврея в фешенебельном квартале на западе Берлина, которая со всей очевидностью доказывает, насколько еврейские родственные чувства и еврейское общинное сознание перевешивают все иные социальные и прочие связи. Представьте себе декорированный живописными распятиями, живыми офицерами и баронами салон одного свежеобращенного берлинского еврея, занимающего высокое положение, в котором вдруг на семейном празднике объявляется поздравитель во всей красе своих завитых локонов на висках… Но не будем предвосхищать живописание, отсылаем вас к нашему следующему номеру, в котором выйдет фельетон „Семейка председателя, или Кровь круче воды“. Сегодня лишь обмолвимся, что и мы признаем еврейские добродетели. Надеемся, что тесные родственные связи по достоинству будут оценены и аристократическим семейством, которое в ближайшее время собирается соединиться семейными узами с господином председателем. Во исполнение нашего профессионального долга мы намерены подробно освещать бракосочетание и ожидаемое братание фрака, военного мундира и кафтана допотопных времен».
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.