Хаос - [81]
Под конец праздничной трапезы приходит время своего рода десерта, который занимает в Агаде очень важное место. В начале вечера ведущий седера отламывает часть мацы и заворачивает ее в салфетку. В завершении трапезы он разламывает отложенную мацу на мелкие кусочки и раздает всем участникам, после чего уже нельзя больше есть. Для того чтобы такую важную часть жертвенной церемонии случайно не позабыть и таким образом не нарушить весь ритуал, завели потешный обычай, основанный на тщательно оберегаемой детской привилегии. Эту спрятанную часть мацы, так называемый афикоман, ребенок должен найти и украсть, чтобы вернуть потом за выкуп. Естественно, маленький похититель в надежде на будущую награду ни за что не пропустит нужный момент, так что даже самый забывчивый глава седера может быть спокоен.
Невинная комедия разыгрывалась по привычному сценарию: Мойша Шленкер, ухмыляясь в бороду, изображал растерянность, старательно искал пропавшее сокровище, поочередно подозревая в краже всех сотрапезников, и притворялся жутко удивленным, когда Яков наконец признавался в содеянном. Торг за выкуп тоже разыграли как по нотам. И каково же было удивление Хайнца, когда Яков в качестве приза потребовал и получил… «Фауста» Гёте!
Тут запротестовала Ривка: она-де выступала сообщницей Якова, и запросила свою долю отдельным пожертвованием для Палестины. Ее требование тоже было удовлетворено, и все уже приготовились съесть афикоман, как вдруг Хайнц обнаружил, что выданный ему кусочек исчез. Все дружно хохотали, пока Ривка не выдала себя пунцовым румянцем на щеках. Пришлось ей предъявить пропажу, но она отвергла предложение Хайнца исполнить любое ее желание и тем более слышать не желала о денежном выкупе. Хайнц решительно протестовал, так что им хватило повода до конца вечера вести локальную войну с шутливыми подколками и подтруниванием.
Снова обратились к Агаде: прочитали бесконечно длинную застольную молитву, распевали псалмы медленным торжественным тоном, выпили последние два бокала вина из положенных четырех.
И произошло еще нечто, произведшее на Хайнца неизгладимое впечатление. Большой кубок, до этого неиспользованный, наполнили до краев и поставили на стол, Ривка по приказу отца открыла комнатную и входную двери.
— Для пророка Элиягу! — сурово провозгласил Мойша Шленкер. — Посланнику, который поведет нас назад в Палестину!
Все встали и обратились лицом к двери, будто ожидали, что вот сейчас войдет пророк и опустошит свой кубок.
Несколько секунд были открыты двери, и откуда-то издалека доносились сумбурные крики. Потом дверь захлопнулась, Ривка вернулась на свое место и на вопросительные взгляды спокойно ответила:
— Пьяные молодчики. Банда Куярова. Набираются храбрости для погрома.
— Настоящий Песах! Настоящий седер! — глубоко вздохнул Мойша Шленкер. — Эта ночь часто становилась предвестием убийств в нашем народе. Не будем забывать: гости мы в их стране!
Двери были на замке, все нечестивое и враждебное осталось за ними. Снова придвинули Агаду, снова запели, пока не добрались до последнего ликующего возгласа: «В следующем году в Иерусалиме!»
В самом конце Агада предлагает еще несколько шутливых песенок, вполне безобидных и трогательных, завершающих седер.
Ривка проводила Хайнца за порог и показала, в какую сторону идти к гостинице. Он поймал ее руку и после некоторого колебания жарко прошептал:
— На прощание. Возвращаю мой долг. Помните обо мне!
Крепко сжав ее запястье, он ловко надел на тонкий палец прелестное маленькое колечко и стремительно зашагал прочь, пока она не оправилась от изумления. Он чувствовал себя на удивление свежо и молодо и нисколько не стыдился своего поведения, так разительно противоречащего стилю Маттейкирхштрассе и Штюльп-Зандерслебенов.
Ривка стояла на крыльце и задумчиво вертела колечко на пальце.
Ясная звездная ночь спустилась на землю. Вдалеке горланили громилы Куярова.
Оборона
— Твой душка Магнус, Эльза, на сей раз показал себя с нехудшей стороны, — благодушно сообщил Ленсен, сидя за завтраком в кругу всей семьи, за исключением Хайнца, и перелистывая утреннюю почту. — Остерману теперь гарантирована стипендия. Заключение Магнуса вполне себе подобающее. Можешь через барона сообщить своему протеже, дорогая!
Фрау Ленсен расцвела:
— Ну, наконец-то! А то перед людьми стыдно, как все затянулось! И что этот Магнус вообще себе позволяет! Сегодня в полдень я встречусь с баронессой в Комитете по закупке назидательной литературы для армии и флота, там и обрадую ее. Что пришло с почтой? Есть что-нибудь от Хайнца?
— Только печатные материалы, — ответил председатель ландгерихта, просматривая брошюру. — Здесь тезисы Петербургского конгресса. Какая насыщенная программа! Им придется постараться, чтобы провести все это между обедами, приемами и выставками. «Теория прогресса, международная борьба с торговлей живым товаром, увеличение штрафов за шантаж…»
— Не переутомился бы Хайнц! — глубокомысленно изрекла фрау Ленсен.
— Не волнуйся, — рассмеялся господин председатель. — По крайней мере, уж точно не на заседаниях конгресса. Насколько я знаю нашего сына, он скорее займется светлой стороной ночной жизни Петербурга, чем темными сторонами человеческой жизни. Да, мне в юности так не везло, никаких международных конгрессов. Очутись я в Петербурге, непременно выступил бы!
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.