Хаос - [79]
Ривка как раз обходила стол, чтобы наполнить бокалы — у мужчин кубки, у женщин стаканы. Хайнц попытался уклониться, поскольку уже по примеру остальных пригубил вино после первого тоста хозяина:
— У меня еще полный бокал!
— Вам это не поможет, — улыбнулась Ривка. — Сегодня придется соблюдать все наши традиции. Четырежды должен наполняться бокал до краев, таков закон. Пока я не наполню бокалы во второй раз, Яков не сможет задать свой вопрос.
Хайнц уступил. Похоже, здесь свод правил пития был еще строже и древнее, чем в студенческом братстве «Кёзенер С. К.». Яков уже нетерпеливо вертелся на своем месте. Как младшему в семействе ему предоставлялось право задать четыре вопроса, с чего, собственно, и начинается ритуал.
— Чем эта ночь отличается от всех других?
Хайнц читал в немецком переводе то, что спрашивал Яков. Он хотел получить ответ, почему в эту ночь едят только пресное, что значит горькая зелень, что символизируют напитки и возлежание за столом. Ему пришло в голову, что сам он мог бы задать куда больше вопросов.
Между тем пришло время ответа, текст которого по большей части вмещает Агада. Однако Мойша Шленкер, торжественно разгладив бороду, с улыбкой обратился к Хайнцу:
— Четыре породы детей знает Агада, и всем им в сегодняшний вечер должны мы донести правду об освобождении нашего народа: мудрым и нечестивым, несмышленым и неспособным задавать вопросы. Сегодня Господь одарил нас чужеземным гостем, дорогим гостем, но нам неведомо, какой он породы. Мудрый, как известно, хочет познать суть всех вещей, которые мы сегодня творим. Нечестивый тоже хочет знать, но не как один из нас. Он спрашивает: «Чего это вы там делаете?» — и отделяется от своих братьев. О несмышленом и неспособном надо позаботиться и научить его, даже если он ни о чем не спрашивает и ничем не интересуется. Только нечестивому следует указать, что тому, кто отстраняет себя, среди нас нет места…
Мойша Шленкер значительно помолчал и продолжил:
— Нам неведомо, кто вы есть. Вы пришли из чужих земель, и видим мы, что не знаете нашего священного языка и обычаев наших не знаете. Возможно, вы что-то от всего, возможно, не сведущи ни в чем. Возможно, не было рядом никого, кто рассказал бы вам или пробудил интерес, когда сами вы не интересуетесь ни одной из этих вещей, и некому объяснить, чего не понимаете. Возможно, вы полагаете, что эти вещи вас не касаются. А возможно, сегодня, увидев и услышав, вы захотите познать все до конца. Сегодня наш долг поведать об исходе детей Израиля, о нашей истории и нашей вере. «Каждый, кто голоден, пусть придет и ест. Каждый, кто нуждается, пусть придет и участвует в пасхальной трапезе! Аводим хойину…»
И он начал читать текст из Агады: «Рабами мы были у фараона в Египте…»
В конце каждого абзаца он останавливался и комментировал собственными словами.
— Вот повесть о мужах, восседавших в Бней-Браке, которые всю ночь рассказывали об исходе из Египта, и не заметили, что настало время утренней молитвы, пока не пришли ученики их и не сказали им. Не уподобляемся ли мы этим мужам? Долгую-долгую ночь изгнания сидели мы и говорили-говорили об освобождении. Но вот пришли молодые, новое поколение, которые не сидели с нами, не говорили и не учили, они увидели свет и принесли старикам весть, что ночь миновала и настало утро. Возможно… — Мойша задумчиво покачал головой и вновь вернулся к Агаде.
Хайнц как во сне слушал напевный речитатив. Ему казалось, будто он уже слышал мудрость давних времен, возможно, в другой жизни, настолько нереальной и в то же время интимной звучала она. Что-то горячее поднималось в нем, будто издалека видел он нечто давно утраченное и позабытое, что он любой ценой хотел бы ухватить и присвоить, но что навсегда останется для него потерянным. Не тот ли он нечестивый среди своих? Не является ли его присутствие здесь осквернением чистоты этого дома? Он склонился над Агадой и прочитал: «Это древнее обетование и крепило отцов наших и нас, ибо не один только хотел погубить нас, но в каждом поколении встают желающие нас погубить, но Святой, благословен Он, спасает нас от руки их».
Ривка пальцем показывала своему сотрапезнику, который, откинувшись на подушки, головой почти лежал у нее на плече, строки в книге, коим пришел свой черед. Странная это была книжица: патетические и торжественные места перемежались анекдотичными и шутливыми бреднями, за витиевато поставленными вопросами в ответ следовала игра слов, полунаивные-полумистические загадки сменялись монументальными библейскими изречениями и псалмами. В этой курьезной и одновременно возвышенной книге была спрессована на еврейский манер всякая всячина из разных эпох и разных уголков Земли.
Столь же разнообразную мешанину из высокопарной этики и шутовского фарса представляли собой многочисленные комментарии Мойши Шленкера и даже малыша Якова, желавшего блеснуть ученостью. Даже Ривка время от времени кидала подходящую реплику. Само бытие этих людей, казалось, являло собой, как и Агада, окаменевший осадок многих времен и судеб.
— Что значит написанное здесь, — вступил Яков. — «Если бы Он приблизил нас к горе Синай, но не дал бы нам Тору, нам было бы достаточно»? Как это «достаточно»? Чего бы мы тогда делали на горе? Тупо стояли как бараны?
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.