Хаос - [78]
— Странное занятие для юной дамы! А вам не страшно?
— С чего бы? Страшно вообще наше положение, эта черта оседлости. Мы здесь вроде чужаков.
— Сожалею от всего сердца. Вы чувствуете себя чужими, должны так чувствовать. Значит, вы лишены любви к родине, свойственной евреям в Германии.
— Вы ошибаетесь, если думаете, что вы больше привязаны к Германии, чем мы к России.
— А разве это не так? У вас нет родины, вы здесь бесправны и отвержены, а немецкие евреи имеют твердую почву под ногами, они равны в правах с остальными гражданами, разделяют радости и страдания всех подданных государства.
— Ничего не знаю о ваших личных отношениях с государством, поэтому и говорить не буду. Но разве любовь к стране зависит от того, хорошо или плохо вам в ней живется? Вы неверно меня поняли. Не хочу сказать, что вы не любите Германию, об этом не знаю, но знаю, что люблю Россию.
— Любите страну, где вас преследуют, лишают прав, убивают?!
— Да, считайте, что так! Я люблю русский народ с его сердечностью, добротой и мечтательностью. Люблю широкие степные просторы, люблю их песни и их поэтов, люблю историю России и ее надежды. Я верю в ее будущность, верю, что она освободится от ярма царизма, верю, что сохранит лучшее для человечества. Ценности, о которых вырождающийся и пресыщенный Запад даже не подозревает и которые Россия однажды предъявит ему, когда он обанкротится.
— Ну, вы просто адептка русского патриотизма! — умиленно посмотрел Хайнц на свою спутницу, раскрасневшуюся от прилива патриотических чувств, которая сейчас заступала на вахту самообороны от тех же русских. — Вот уж и помечтать не мог! Встретить бы в Германии хоть одну девушку, которая с такой любовью говорит о немцах! Вы так верны своему народу!
— О чем вы?
— Я говорю, что удивлен натолкнуться на столь патриотично настроенную русачку!
— Русачку? Боже, вы не так меня поняли! Я не русская, я — еврейка!
— Но ваша родина…
— Моя родина Палестина! Я усвоила с колыбели, что оттуда мы пришли, туда и уйдем. В десять лет я завела копилку, в которую опускаю каждую сбереженную копейку на Палестину.
— Чтобы выкупить землю у Турции? — не удержался от язвительного замечания Хайнц.
— Будет вам потешаться! — укорила его Ривка. — В сотнях тысяч домов есть такие копилки. А главное, несгибаемая воля миллионов людей, чьи дети сызмальства отказываются от сластей, чтобы внести свой вклад в общее дело. У меня, например, вполне личное чувство, что Палестина принадлежит мне мне по праву.
— А как же с Россией?
— Разве человек не может равно любить отца и мать? Я вовсе не воображаю себе, что в моих жилах течет русская кровь, если я люблю Россию и чувствую тесную связь с ее народом. Когда девушка выходит замуж, она же не порывает со своей семьей!
— Перед отъездом из Берлина мне пришлось поучаствовать в одном из сионистских собраний. Там поднимался вопрос, являются ли евреи народом, и…
— Что за чушь? Являются ли евреи народом? А кто они тогда?
— Ну… у нас в Германии… их держат скорее за религиозную секту…
— Что, все евреи Германии так уж религиозны?
— Не сказал бы. Во всяком случае, под «народом» у нас понимают… Определить непросто… По крайней мере, всегда можно сказать, немец это или русский!
— Всегда? Сказать? А как быть с евреями? Такой тип вроде не свойственен ни одному западноевропейскому народу?..
— Ну… Нет же страны…
— Страны нет. Нет и других вещей, которые облегчают существование, как у других народов. Но мы же сохранились как народ! Ни один другой не претерпел таких испытаний силы и жизнестойкости. Не знаю, что понимают ваши ученые под термином «народ», скажу лишь одно: если спросят, что такое народ, в качестве примера я привела бы наш народ — единый народ, еврейский народ!
Хромоножка, попавшийся им навстречу, шепотом обменялся с Ривкой парой фраз. Ривка вскоре нагнала прошедшего вперед Хайнца.
— Пока что в городе все спокойно, — и ответила на его недоумевающий взгляд: — Я только что сменила патрульного. Вон там, наверху, ваша гостиница. До свидания. До встречи на вашем первом в жизни седере!
Ривка пожала ему руку. Проходящий мимо полицейский чин при полном параде, вроде как вышедший из гостиницы, одарил Хайнца неприязненным пристальным взглядом, коротко кивнул Ривке и прошествовал дальше.
Ривка нервно закусила губу:
— Знаете, кто это был? Пристав Куяров, организатор погромов!
— «Вот хлеб бедности нашей, который ели отцы наши в земле египетской. Каждый, кто голоден, пусть придет и ест. Каждый, кто нуждается, пусть придет и участвует в пасхальной трапезе. В этом году — здесь, в будущем году — на Земле Израиля. В этом году — рабы, в будущем году — свободные люди»[15].
Хайнц Ленсен удивленно озирался, время от времени трогая шелковую шапочку на голове, чтобы убедиться, что не спит. Неужели это он, референдарий Берлинского апелляционного суда с Маттейкирхштрассе, еще незадолго облаченный в мантию секретаря судебного заседания, раздающий протоколы и компилирующий заключения, он, член престижного клуба на Ноллендорфплац, близкий друг благородного старины Тили, привилегированный член корпорации «Росвитания», теперь сидит в Борычеве за столом Мойши Шленкера, уставленным старинными серебряными приборами и странными кушаньями?! Сидит? Нет, возлежит на мягкой скамье, сложенной из двух стульев и доски, застланной мягкими одеялами, подпирая голову левой рукой, утопающей в подушках. Напротив на таком же ложе покоится хозяин дома, сегодня схожий с арабским шейхом. Он облачен в белоснежное одеяние без пуговиц: длинную вязаную хламиду, поддерживаемую белым шнуром вместо пояса; на голове — объемный белый колпак вроде тюрбана с серебряной вышивкой. По правую руку от хозяина восседает госпожа Шленкер, из-под большого белого чепца выглядывает темный парик. Слева от отца и справа от Хайнца сидит Яков в черной шапочке, по другую сторону, между гостем и матерью — Ривка, смуглая кожа которой, смоляные волосы и карие глаза, оттененные белыми одеждами, напоминают восточные сказки. Перед каждым лежит Агада, маленькая еврейская книжица, без которой не обходится пасхальный ритуал. Хайнцу была предназначена особая — новая, в роскошном переплете Агада, присланная Йослом из Берлина к празднику. Снабженная немецким переводом к древнееврейскому тексту, она позволяла несведущему гостю следить за торжественным ритуалом.
Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.
Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.
Маленький датский Нюкёпинг, знаменитый разве что своей сахарной свеклой и обилием грачей — городок, где когда-то «заблудилась» Вторая мировая война, последствия которой датско-немецкая семья испытывает на себе вплоть до 1970-х… Вероятно, у многих из нас — и читателей, и писателей — не раз возникало желание высказать всё, что накопилось в душе по отношению к малой родине, городу своего детства. И автор этой книги высказался — так, что равнодушных в его родном Нюкёпинге не осталось, волна возмущения прокатилась по городу.Кнуд Ромер (р.
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.