Хаос - [72]

Если первое выступление и его воздействие на публику повергло Хайнца в изумление, то второе не только повысило градус удивления, но и несколько разочаровало. Фанатизм и битва за идею — будь это самая безумная, тупиковая идея в мире — несли в себе нечто великое. Мысль о том, что масса людей — миллионы, если верить оратору — воодушевляется мечтой во времена жестокого материализма, казалась отрадной. Однако холодно-расчетливый фанатизм, оперирующий цифрами и основанный на финансово-технической аргументации, выглядел дико и даже унизительно.

Поэтому Хайнц оживился, когда возле председателя собрания вырос долговязый вожак оппозиции и после кратких переговоров отправился на трибуну под громкие хлопки своих соратников.

Оппозиционер начал с заявления, что целиком и полностью ощущает себя немцем и как элемент немецкого народа стремится исполнять свой долг по отношению к немецкому отечеству. Уже после этих слов по залу прокатилась волна ропота, а толстый разгоряченный мужчина вскочил и выкрикнул: «Мы тоже! Это общее место!» Все повскакивали, чтобы посмотреть на оппонента. Некоторые поддержали его аплодисментами, а оппозиционеры закричали: «К порядку! К порядку!» — и поднялся неимоверный шум, поскольку всякий призывал к тишине и спокойствию. Председатель беспрестанно звонил в свой колокольчик с таким бесстрастным хладнокровием, что было понятно: для него такие сцены — дело привычное. Оратор обменивался с членами президиума грубостями, которые, впрочем, тонули в шуме. Постепенно страсти улеглись, и участник дискуссии смог продолжить свою речь. Он повторил, что, будучи немецким националистом, чувствует себя обязанным бороться с сионизмом. Он выступает против еврейского национального движения, он космополит и не может оказывать поддержку шовинистическим устремлениям. Далее он объявил сионизм химерой и утопией, поскольку Палестина никогда не будет отдана евреям — она драгоценное сокровище Турции и место паломничества всех христианских народов. А случись и так, то ничего из этого не вышло бы, поскольку Палестина — бесплодная каменистая пустыня, непригодная для заселения. Кроме того, евреи не способны к колонизаторской деятельности, и вообще они — не нация. Еврейский народ рассеян по миру, чтобы нести другим народам свет священной истины. Они вероучители — вот их миссия! Он осудил сионизм как реакционное движение, противоречащее всем современным либеральным течениям. Он продекларировал значение просвещения и равенства, преодоления ханжества и предрассудков, а закончил словами:

— Будем помнить о нашей высокой миссии и нашей немецкой национальности! Освободимся от эгоистичных желаний и самобытных отличий, чтобы не выделяться из окружающей общности! И не забудем наставлений нашей почитаемой религии, будем иметь терпение, пока Мессия, которого нам предрек пророк, не поведет свой народ на Сион!

Последний лозунг, которым оратор, очевидно, хотел умаслить враждебно настроенное большинство, — впрочем, безуспешно, — особенно разозлил Хайнца, а жидкие хлопки соратников вожака были подавлены поднявшимся со всех сторон свистом и воем. У Хайнца создалось впечатление, что этот оппонент пошел на поводу конформизма и выбирал аргументы не по собственному убеждению, а накрошил из них солянку на всякий вкус. Хайнц ожидал, что под конец оппозиционер в своей праведной борьбе с реакционностью будет достаточно честен и потребует отступиться от слепого следования устаревшей вере, а вместо этого стал свидетелем своего рода преклонения перед той же уже потерпевшей поражение традицией. Перед его глазами разыгралась жалкая трагикомедия: на какие бы аргументы ни опирался оратор, националистические или космополитические, свободолюбивые или ортодоксальные — каждый раз одинаково хлопали его сторонники и освистывали противники. Было очевидно, что обе партии были полны решимости рассматривать любой довод не по существу вопроса, а по градусу накала, соответствующему или нет их собственной позиции.

На трибуне националиста сменил сионист, блондинистый студент с беспрестанно соскальзывающим пенсне, который под активное одобрение собрания пытался привести доказательства того, что только еврей-сионист может быть истинным немецким патриотом. За столом оппозиционеров поднялся неимоверный галдеж, что вызвало возмущение у тех, кто сам недавно буйствовал. А оратор продолжал:

— Кто не признает своей национальности или стесняется ее, должен внушать опасение каждому порядочному человеку! Национальное и религиозное самоопределение не имеет ничего общего с государственным подданством. И если мы, евреи, относим себя к старейшей аристократии человечества…

За столом оппозиции разразилось бурное веселье. Господа студенты оглушительно хохотали и колошматили кружками, сопровождая все выкриками:

— Аристократы! Голубая кровь! Ура!

— Слушайте, слушайте! Барон фон Кон! Граф Леви! Дворянин фон Левизон!

Хайнц больше не мог выдержать. Разгоряченный азартом, он вскочил на стол и заорал:

— Над чем смеетесь, господа? Над собой смеетесь? Вы осмеиваете собственную мать!

Его слова потонули в общем гвалте, а сам он был поражен взрывом горючей смеси, накопившейся в нем, о существовании которой минуту назад даже не подозревал. Минуту назад он спокойно обдумывал, как бы мог возразить сионистскому лидеру, окажись на трибуне. И вдруг такой яростный выпад в адрес противника!