Хаос - [41]
Хайнц злился на Ханка даже больше, чем на Бандмана. Надо же, сделал посмешище не только из себя, но и из него! По злому року еще угодил в адвокаты по его делу и подставил Хайнца своей конфузностью!
Хайнц мысленно поставил себя на место Ханка и представил себе, что бы он делал в его положении. Конечно, так застать себя врасплох он не позволил бы! И сбил бы спесь с этого заносчивого судьи! Но разве это решило бы проблему? Если какой-то субъект ведет себя неприлично, его всегда можно осадить, не касаясь глубинных вопросов. Однако Хайнц нюхом чуял, что за поверхностной перепалкой судьи и адвоката, за намеками и подколками скрывалось нечто серьезное. И дело не в пошлости шуток одного и не в отсутствии достоинства у другого, которого он лишился в глазах всех присутствующих.
С другой стороны, как смог бы Ханк защитить свою позицию в смене фамилии и остального, с этим связанного, когда упреки ему были брошены совершенно серьезно, под каким бы злым соусом Бандман ни подавал их?
Его гнев немного улегся, когда Хайнц вспомнил жалкую тщедушную фигурку Ханка, узкое вялое лицо, крючковатый нос, бегающие глазки. Но кровь снова ударила в голову, стоило мысленно воспроизвести, как этот презренный человечишка корчился под безжалостными насмешками Бандмана. В конце концов, не станут ли Бандман и иже с ним смотреть на него самого так, как он сегодня смотрел на Ханка: с отвращением и пренебрежением?
Но разве эти люди имеют право столь надменно судить и осуждать с высоты господствующего большинства в государстве, которое поощряет смену религии? Его отец своим продвижением по службе обязан крещению, иначе он никогда не занял бы высокий пост. А то, что государство ставит непременным условием для карьерного роста, разве может считаться аморальным? И сколько еще он знает людей, нравственно перешагнувших через всяческие сомнения на этом пути!
Вполне возможно, что случай Кана-Ханка в корне отличался от его случая и от известных ему. Наверное, так и было, как сказал этот Борух: Кан происходил из семьи правоверных евреев, много знал об иудаизме, о еврейских обычаях и нравах — и все-таки, ломая себя, сделал тот шаг, отрекся от своего прошлого.
А он, Хайнц Ленсен? Чему изменил он? Какие узы порвал? Ничего иудейского он в жизни не видел, предков не знал, пусть даже в доме чтили память об отце его матери. Дедушкин портрет висел в столовой, и в свое время история его восхождения от бедного учителя-иммигранта к крупному капиталисту производила на мальчика впечатление. В семье не соблюдали никаких еврейских традиций и, можно сказать, не терпели их. Евреи, вхожие в родительский дом, по манере поведения ничем не отличались от других гостей. Разве что доктор Магнус… Но и тот не произнес ни слова, которое не могло бы сойти с уст какого-нибудь христианского теолога. Возможно, в христианской компании этого требовало чувство такта! Принадлежность к своему народу некоторым образом доходила до сознания еврейских детей лишь через тот факт, что они освобождались от уроков закона Божьего — во всяком случае, в старших классах — и не посещали церковь вместе с другими.
В синагоге Хайнц был лишь однажды — на праздновании бат мицвы своей сестры. Подготовку к этому событию они любили оба, правда, от тех уроков у него остались смутные этические нормы, распадающиеся на пункты а), б) и в).
Так что он ни от чего не отрекался, когда порвал с иудейством. Он не совершил ничего бесчестного, когда менял имя, напротив, он отказался от фамилии Левизон как метки еврея, чтобы никого не вводить в заблуждение. По существу, до сих пор именно так и происходило; о нем создавалось ложное впечатление, его идентифицировали с общиной, с которой он не имел ничего общего.
Другое дело Ханк!
Хотя вполне может быть, что молва к Ханку несправедлива и дело совсем в другом. А что, если Ханк как раз из знания иудаизма повернулся к нему спиной? Что, если он отрекся от иудаизма на основании глубоких исследований?
В то время как он, Хайнц, сделал своей шаг без раздумья и собственного суждения. Он ведь совершенно беспечно последовал за отцом подавать заявление в суд. Не выглядел бы он тогда еще отвратительнее, чем Ханк сегодня, если бы ему учинили основательный допрос о причинах его намерений? Что бы он на это ответил?
Странно! Насколько Хайнцу было известно из еврейской истории, во все времена крещение открывало еврею путь к свободе, и на протяжении столетий тому, кто держался за иудаизм, грозили смерть и страдания. Как вообще еще остались иудеи!
То, что слабо и боязливо, то, что не наполнено сильной жизненной энергией, должно было уже тогда отмереть. И более того, если кто-то в роду, хоть один-единственный, поддавался соблазну новой религии, то вместе с ним отлучались от иудаизма и все следующие колена, и навеки вычеркивались из еврейского племени.
В новые времена поистине спаслись только избранные по силе и мужеству.
Хайнц замер как вкопанный, когда его осенила эта идея.
Но ведь это же аристократизм! Аристократизм в лучшем смысле слова!
Что против этого Штюльп-Зандерслебены, сводящие свой аристократизм к какому-то крестоносцу, аристократизм, который им всегда только торил дороги. Когда у этих аристократов была возможность проявить себя в бедственном положении? Когда мужество могло обнаружить себя у этих аристократов?
Предлагаемые повести — яркий дебют начинающего писателя (род. 1945 г.) — восторженно встречены польскими читателями и высоко оценены критикой. Станкевич — сын польского повстанца, царский офицер — бесславно и бесцельно погибает в гражданскую войну, не веря в дело, которому служил. Рогойский («Возвращение») приезжает в Польшу в 1919 году, опустошенный и равнодушный ко всему, что происходит в его стране. Исполненные высокого нравственного смысла, повести читаются с большим интересом.
К 2134 году человечество получает возможность корректировать события прошлого. Это позволяет избежать войн, насилия и катастроф. Но не всё так просто. В самом закрытом и загадочном городе на Земле, где расположена Святая Машина — девайс, изменяющий реальность, — происходит череда странных событий, нарушающих привычную работу городских служб. Окончательную судьбу города решит дружба человека и ога — существа с нечеловеческой психикой, умудрившегося сбежать из своей резервации.
Автор книги В. А. Крючков имеет богатый жизненный опыт, что позволило ему правдиво отобразить действительность. В романе по нарастающей даны переломы в трудовом коллективе завода, в жизни нашего общества, убедительно показаны трагедия семьи главного героя, первая любовь его сына Бориса к Любе Кудриной, дочери человека, с которым директор завода Никаноров в конфронтации, по-настоящему жесткая борьба конкурентов на выборах в высший орган страны, сложные отношения первого секретаря обкома партии и председателя облисполкома, перекосы и перегибы, ломающие судьбы людей, как до перестройки, так и в ходе ее. Первая повесть Валентина Крючкова «Когда в пути не один» была опубликована в 1981 году.
В романе, написанном нижегородским писателем, отображается почти десятилетний период из жизни города и области и продолжается рассказ о жизненном пути Вовки Филиппова — главного героя двух повестей с тем же названием — «Когда в пути не один». Однако теперь это уже не Вовка, а Владимир Алексеевич Филиппов. Он работает помощником председателя облисполкома и является активным участником многих важнейших событий, происходящих в области. В романе четко прописан конфликт между первым секретарем обкома партии Богородовым и председателем облисполкома Славяновым, его последствия, достоверно и правдиво показана личная жизнь главного героя. Нижегородский писатель Валентин Крючков известен читателям по роману «На крутом переломе», повести «Если родится сын» и двум повестям с одноименным названием «Когда в пути не один», в которых, как и в новом произведении автора, главным героем является Владимир Филиппов. Избранная писателем в новом романе тема — личная жизнь и работа представителей советских и партийных органов власти — ему хорошо знакома.
Британка Руби мечтает найти могилу мужа, пропавшего без вести, покаяться в совершенном грехе и обрести мир в своей душе. Элис, оставив свою благополучную жизнь в Вашингтоне, мчится в Европу, потому что уверена: ее брат Сэм жив и скрывается под вымышленным именем. Немка Марта рискнула всем, чтобы поехать в Бельгию. Она отлично понимает, как встретят ее бывшие враги. Но где-то в бельгийской земле лежит ее старший сын, и она обязана найти его могилу… Три женщины познакомятся, три разные судьбы соединятся, чтобы узнать правду о мужчинах, которых они так любили.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.