Хаос - [40]
— За что? — искренне изумился Борух. — За обломанные черешки?
— Разве я продавал черешки? — внезапно взорвался господин Пфеффер, бледный худой человечек с редкой бороденкой и в толстых очках. — Я продавал фрукты! Когда покупаю груши и вижу, что груши хороши, разве могу сказать, что ножки не в порядке и поэтому не стану платить?!
— Разве я покупал груши? — кричал Борух. — Разве этрог — это груша? Вы прекрасно понимали, что я из этрогов не варенье варить собираюсь!
— А мое какое дело, зачем вы их покупаете! По мне, так хоть со взбитыми сливками их ешьте!
— Господин председатель! — вмешался Ханк. — Вы же видите, переговоры по мировой не имеют никакого смысла!
— Отчего же? — Бандман удобно откинулся на высокую спинку судейского кресла и с удовольствием наблюдал за перебранкой противников. — Мне кажется, они на пути к взаимопониманию. Дайте людям высказаться, господин адвокат Кан!
— Ханк!
— Ханк? — с явным удивлением переспросил Бандман. — Но на сей раз вы заблуждаетесь! Вы сами заявили для протокола, что по высочайшему благоволению поменяли свое имя и теперь носите фамилию Кан, разве не так?
Ханк судорожно глотал воздух.
— Господин референдарий Ленсен, — озабоченно попросил Бандман, — посмотрите, пожалуйста, в протоколе, как там записано?
Хайнц низко склонился над протоколом. Ему пришлось дважды перечитать, прежде чем он смог ответить по возможности деловым тоном:
— Адвокат Ханк, прежде Кан.
— Ах, так? Надо же! В таком случае прошу прощения. Вполне извинительное заблуждение, не правда ли? Ведь могло бы быть и наоборот. Ханк! Теперь я запомню.
— Убедительно просил бы! — огрызнулся разъяренный Ханк.
— Да что ж с такой обидой-то? — попенял председатель. — Я допустил промах и признал это. Теперь вот вспоминаю, вы абсолютно точно называли себя Ханк и еще добавили, что от крещения до сего дня.
— Вообще-то это я сказал! — ухмыльнулся Венцель.
— Тоже допускаю. Надеюсь, инцидент исчерпан. Итак, вернемся к нашим райским яблокам. Вы, господин Борух, как я понял, испытываете сомнение в возможности использования плодов без плодоножек в религиозных целях?
— Без черешков этроги не могут применяться! У меня их ни один человек не купит, поскольку с ними нельзя молиться!
— Что скажет на это истец?
— По этому пункту ничего, — ответил Ханк, ощутивший настоятельную потребность немного активизировать свою роль. — Мы здесь не будем входить в детали, лично я в этом совсем не разбираюсь, но…
— Что?! — встрял Борух. — Вы не разбираетесь? И при этом покойный Лейзер Кан был кантором в Вонгровецкой синагоге!
— Прошу оградить меня от нападок! — не своим голосом заорал Ханк.
— Господин Борух, — внушительно изрек Бандман. — Прекратите прерывать заседание и оставьте ваши неподобающие замечания в адрес господина представителя истца. Покойный Лейзер Кан из Вонгровеца не имеет никакого отношения к суду, равно как и к господину адвокату Ханку. Это понятно?
— Но адвокат Кан, то есть Ханк, прекрасно знает… все евреи знают…
— Я протестант, если вы не против! — резко осадил его Ханк.
Борух внимательно посмотрел на него и вдруг совершенно успокоился.
— Нет, ничего не имею против! — Он отступил на несколько шагов. — Я не знал, что адвоката крестил господин Пфеффер!
— Я тут ни при чем! — запротестовал Пфеффер. — Он крестился во время процесса! Я к тому времени уже внес задаток!
— Это неслыханно! — возмутился Ханк. — Я сложу с себя полномочия, если вы скажете еще хоть слово!
— Господин адвокат! — призвал Бандман. — Не надо так раздражаться. Побольше христианского милосердия!
— Выражаю протест против непрекращающихся оскорбительных антисемитских замечаний, направленных на меня со стороны господина председателя! — Ханк окончательно вышел из себя.
— Антисемитских? Оскорбительных? — тоном, полным недоумения, воскликнул Бандман и наигранно-растерянным взглядом обратился к заседателям, те ответили ему соответствующими минами. — Антисемитские и оскорбительные замечания? Но разве вы еще иудей, господин Ханк?
Ханк больше не мог стерпеть, он судорожно сгреб свои бумаги и бросился прочь из зала.
— Нет, вы видели что-либо подобное? Что это с ним? — Бандман свысока обвел взглядом всех присутствующих и остановился на Ленсене, который, скрючившись, корпел над протоколом. — Вы все запротоколировали, господин референдарий, не так ли? Господин советник юстиции Венцель внес предложение отклонить апелляцию. Оглашение приговора назначается по истечении восьми дней!
Хайнц Ленсен уныло брел из суда домой, под мышкой папка со злосчастным делом «Пфеффер против Боруха». Апелляция, по его мнению, уже была отклонена, и в ближайшие дни осталось только оформить решение суда. Дальнейших неприятностей ждать не приходилось, и сейчас его мысли занимала не столько юридическая сторона дела, сколько сама процедура сегодняшнего заседания, свидетелем и хронистом которого он оказался в силу обстоятельств.
Манера, в которой Бандман обращался с несчастным адвокатом, удручила и разъярила Хайнца. Он подозревал, что все выпады судьи метили главным образом в него, который в одно время с Каном сменил веру и имя, поэтому ему приходилось держаться тишайшим образом и молча вести протокол. А вот адвокат до известной степени имел возможность противостоять этим подлым инсинуациям. Однако новоиспеченный господин Ханк оказался не той персоной, чтобы с достоинством отстаивать свою позицию!
Кабачек О.Л. «Топос и хронос бессознательного: новые открытия». Научно-популярное издание. Продолжение книги «Топос и хронос бессознательного: междисциплинарное исследование». Книга об искусстве и о бессознательном: одно изучается через другое. По-новому описана структура бессознательного и его феномены. Издание будет интересно психологам, психотерапевтам, психиатрам, филологам и всем, интересующимся проблемами бессознательного и художественной литературой. Автор – кандидат психологических наук, лауреат международных литературных конкурсов.
Внимание: данный сборник рецептов чуть более чем полностью насыщен оголтелым мужским шовинизмом, нетолерантностью и вредным чревоугодием.
Автор книги – врач-терапевт, родившийся в Баку и работавший в Азербайджане, Татарстане, Израиле и, наконец, в Штатах, где и трудится по сей день. Жизнь врача повседневно испытывала на прочность и требовала разрядки в виде путешествий, художественной фотографии, занятий живописью, охоты, рыбалки и пр., а все увиденное и пережитое складывалось в короткие рассказы и миниатюры о больницах, врачах и их пациентах, а также о разных городах и странах, о службе в израильской армии, о джазе, любви, кулинарии и вообще обо всем на свете.
Захватывающие, почти детективные сюжеты трех маленьких, но емких по содержанию романов до конца, до последней строчки держат читателя в напряжении. Эти романы по жанру исторические, но история, придавая повествованию некую достоверность, служит лишь фоном для искусно сплетенной интриги. Герои Лажесс — люди мужественные и обаятельные, и следить за развитием их характеров, противоречивых и не лишенных недостатков, не только любопытно, но и поучительно.
В романе автор изобразил начало нового века с его сплетением событий, смыслов, мировоззрений и с утверждением новых порядков, противных человеческой натуре. Всесильный и переменчивый океан становится частью судеб людей и олицетворяет беспощадную и в то же время живительную стихию, перед которой рассыпаются амбиции человечества, словно песчаные замки, – стихию, которая служит напоминанием о подлинной природе вещей и происхождении человека. Древние легенды непокорных племен оживают на страницах книги, и мы видим, куда ведет путь сопротивления, а куда – всеобщий страх. Вне зависимости от того, в какой стране находятся герои, каждый из них должен сделать свой собственный выбор в условиях, когда реальность искажена, а истина сокрыта, – но при этом везде они встречают людей сильных духом и готовых прийти на помощь в час нужды. Главный герой, врач и вечный искатель, дерзает побороть неизлечимую болезнь – во имя любви.
Настоящая монография представляет собой биографическое исследование двух древних родов Ярославской области – Добронравиных и Головщиковых, породнившихся в 1898 году. Старая семейная фотография начала ХХ века, бережно хранимая потомками, вызвала у автора неподдельный интерес и желание узнать о жизненном пути изображённых на ней людей. Летопись удивительных, а иногда и трагических судеб разворачивается на фоне исторических событий Ярославского края на протяжении трёх столетий. В книгу вошли многочисленные архивные и печатные материалы, воспоминания родственников, фотографии, а также родословные схемы.
Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.