Хаос - [42]

Хайнц медленно продолжил свой путь через Тиргартен.

Как, как же дошло до того, что теперь, в новые времена, когда угроза жизни и смерти миновала, сыновья этих старинных аристократических фамилий массово дезертируют? Что почти у всех у них один идеал: бесследно раствориться в большинстве, отказаться от печати избранности? За мишурный аксельбант, за пару эполет, за жалкое доходное местечко они отворачиваются от того, чем не поступились их отцы в смертельной опасности и под пытками.

Что за абсурдные игры всемирной истории, если на протяжении тысячелетий нечто пестовалось и сохранялось с беспримерной сплоченностью, чтобы в тот момент, который выглядит безопасным, выбросить это за ненадобностью.

Неужели история столь бессмысленна? Или нынешнее время — это испытание огнем, из которого снова выйдут лишь немногие, лучшие, как высшие и последние избранные?

Лучшие — к которым ханки и ленсены уж точно не принадлежат!

Возможно, и даже наверняка, его предки держатся за древние, давно устаревшие суеверия, которые не могут лишать его свободы действия, его, раскрепощенного и просвещенного сына своего времени. Но понять суть дела и вынести собственное суждение он бы должен.

Теперь, разумеется, уже поздно. Он сделал огромный шаг, нимало не задумавшись, зачем и почему. И он не способен защищать свою позицию, если бы она подверглась атаке.

А так ли уж все поздно на самом деле? Разве не имеет смысл еще сегодня — или особенно сегодня — разобраться в запутанном вопросе, чтобы, если понадобится, обоснованно доказать, что переход в другую религию был нравственно правомерен, и выступить с открытым забралом против всяческих нападок и подозрений!

А как быть, если результат выйдет не таким, как он ожидает?

Хайнц нервно рассмеялся: в какие дебри его завел дурацкий инцидент на сегодняшнем заседании! Он, не испытывающий никаких религиозных потребностей, он, понятия не имеющий о таких вещах, как «вера», вдруг принялся всерьез рассуждать об изучении религии, да еще такой допотопной, застоявшейся в одиозной занудной форме! Он живо представил себе, как торжественно шествует в синагоге с райскими яблоками в толпе старых бородатых евреев. Да уж, сюжет для сестричкиных россказней!

Внезапно всплыло в памяти, что у Эльзы сегодня день рождения, и к этому часу гости, должно быть, уже собрались. Последний отрезок до дома он преодолел чуть ли не бегом.

Эксцентричная сцена у парадной заставила его застыть в нерешительности.

Бледный юноша, примерно его роста, одетый прилично, но явно с восточным колоритом, пререкался с консьержем. Консьерж, видно, спешно выбежал из своей каморки — рукава его рубахи были закатаны. Он заслонял собою вход, отчаянно жестикулируя мускулистыми руками. Заметив в отдалении Хайнца, он прибавил энтузиазма в голосе:

— В последний раз говорю: убирайтесь отсюда! Нет здесь никаких Левизонов! Вон, молодой хозяин возвращается домой, можете его спросить, коли не верите!

IV

Хайнц медленно побрел к подъезду, мысли его были заняты странным совпадением: видно, не случайно именно теперь ему ниспослан ортодоксальный еврей. Молодой человек обернулся и пошел ему навстречу, задумчиво, с легкой улыбкой на губах.

Не представитель ли он той самой древней аристократии? Не один ли из тех, кто выдержал испытание огнем, которым такие, как Ханк, и в подметки не годятся?

Хайнц был настолько погружен в свои размышления, что прослушал вопрос Йосла.

— Простите, что вы говорите? — он помотал головой, стряхивая мысли.

— И вот я пришел вернуть деньги, — закончил Йосл свою фразу.

— Какие деньги?

— Десять марок!

В одной руке Йосл держал банкноту, в другой — корешок почтового перевода.

— Десять марок?

— Да, отправленные Борнштейну для Лифшица.

Хайнц вспомнил о просительном письме и свой филантропический порыв. Он окинул Йосла удивленным взглядом:

— И вы возвращаете мне деньги?

— Я в них не нуждаюсь, — Йосл опустил смущенный взор.

— Так вы Лифшиц?

Йосл зарделся и ответил вопросом на вопрос:

— А вы Левизон?

Хайнца тоже бросило в краску, и он поднял глаза к небесам.

В этот момент со стороны набережной из-за угла квартала вывернул автомобиль и, приближаясь к дому, стал снижать скорость.

— Идемте! — коротко бросил Хайнц, почуяв опасность, и быстро зашагал к подъезду.

Йосл поспешил за ним.

Из авто вышли председатель ландгерихта Ленсен и два молодых господина. Ленсен сам расплатился с водителем, несмотря на протест спутников, которые желали внести свою долю.

— Ни в коем случае, господин лейтенант! Я просто прихватил вас с собой. Прошу вас! Проходите, господин асессор Борхес! В чем дело, Бёме?

Консьерж снова покинул свой пост, выступив навстречу господам, на его пунцовом лице читалось раскаяние, глаза испуганно бегали.

— Господин председатель! — взволнованно запыхтел он. — Я, честное слово, не виноват! Молодой господин… господин референдарий не дал мне! Я хотел его вышвырнуть!

— В чем дело? — повторил ничего не понимающий Ленсен. — Да говорите же!

Молодые люди с веселым любопытством разглядывали ревностного цербера.

— Ну, этот проклятый израильтянин! Попрошайка! Вот. Он поднялся вместе с господином референдарием! То ли Лифшиц, то ли Борнштейн, он толковал. Я ему сразу от ворот поворот, нет, дескать, здесь никаких Левизонов, и христопродавцам здесь ловить нечего!