Хаос - [32]
Приближался Песах, еврейская Пасха. И, как обычно, этот праздник памяти об исходе детей Израилевых из Египта совершал в каждом еврейском хозяйстве небольшую революцию. Требование убрать из дома все следы квасного подвигало на масштабную генеральную уборку, чтобы не осталось ни одного стола или шкафа с невыдвинутым ящиком, ни одного пиджака и пальто с невывернутым карманом, ни одного невыбитого ковра, ни одной непромытой чернильницы, ни одной непротертой книги. Когда стулья перевернуты на столы и тоскливо торчат ножками к потолку, когда посуда, целый год служившая верой и правдой, исчезает в огромных корзинах, когда в ящиках, тщательно оберегаемых от соприкосновения с любыми следами хамеца, штабелями возвышаются листы мацы, пресных хлебов праотцев, — тогда все выглядит так, будто предстоит новый исход из страны рабства и будто ожидается скорый призыв к возвращению в земли предков. Наконец наступает седер, пасхальный вечер, семья церемонно собирается за столом и, вместо призыва на родину, из уст отца семейства выслушивает утешение: «В этом году еще на чужбине, в следующем году в Иерусалиме!»
Так из года в год обнадеживаются дети Израилевы. Так уже почти две тысячи лет снаряжаются они в поход и терпеливо лелеют неизбывную надежду.
В этом году так далеко еще не зашло, еще царил во всех еврейских жилищах на земном шаре, как и в доме доктора Розенбахера, хаос, и только посвященный мог ощутить дух праздника, витавший над водами, которые выливали из ведер в комнатах, на площадке и на лестничной клетке.
Только кабинет пока что удавалось раввину отстаивать от штурма женской гвардии, вооруженной тряпками и швабрами. Все остальные помещения уже пали под натиском пасхальной уборки и были защищены до праздника от вторжения. Так что теперь его кабинет служил одновременно приемной, столовой, спальней и всем прочим. И все, у кого был спрос на помощь раввина, скопом толпились здесь же и были вынуждены выслушивать нужды других страждущих.
Шана с удивлением наблюдала сутолоку на маленьком пятачке переполненной комнаты — возможностей оглядеться у нее было предостаточно. Раввин выслушал ее отзывчиво и внимательно, попросил присесть и обождать. В настоящий момент он диктовал, расхаживая по комнате, сцепив руки под полами сюртука; в углу рта сигарета, на макушке черная кипа. Юношески светлые волосы обрамляли узкий череп, вытянутое лицо завершала короткая бородка клинышком.
— Параграф восемнадцать. Сторона договора Август Фердинанд Клук категорически отказывается от принадлежащих ему по закону прав на ознакомление с бухгалтерскими книгами и деловыми бумагами, на контроль за балансом и прочими финансовыми отчетами, на выдачу каких бы то ни было сведений по производственному процессу на совместном предприятии…
Узкогрудый очкарик за письменным столом усердно записывал за раввином. Когда тот делал паузу, чтобы между делом решить вопрос с кем-то из посетителей, человечек поспешно пододвигал к себе по одному из стопки формуляров и заполнял его.
Сбоку от стола, откинувшись в мягком кожаном кресле, удобно устроился тщательно одетый господин с седоватой эспаньолкой, его начищенный до блеска цилиндр высился на краешке столешницы. Он внимательно слушал, небрежно листая торговый кодекс, снятый с одной из массивных книжных полок, занимавших почти все стены.
Возле него стояла женщина в шали на плечах, в объемистом парике и без шляпки, в руке она держала открытую корзину с забитым гусем.
Далее на диване дама в дорогой горжетке, с большими бриллиантами в ушах нервно следила испуганным взглядом за вышагивающим раввином.
У окна торчал сухопарый мужчина, разложивший на курительном столике перед собой целую коллекцию тюбиков и баночек.
Рядом ждал маленький астматического вида человек с множеством ключей на колечках. Через руку у него висел ворох странной формы ремней.
У двери топталась группа русских евреев со счетными книгами и бумагами.
Сама Шана притулилась подле невысокого шкафчика, ловко пристроенного меж книжных полок, искусно вышитая завеса на нем наглядно свидетельствовала, что там хранится свиток Торы.
И завершала всю компанию гурьба мужчин и женщин напротив письменного стола, судя по одежде, из разных слоев общества, но всех их объединяло одно: каждый держал за руку ребенка лет шести.
В темном углу за письменным столом, едва различимый на первый взгляд, замер просто одетый несуразный мужчина с лохматой каштановой шевелюрой и такого же цвета усами. Он не проявлял ни малейшего интереса к происходящему вокруг, изредка клевал носом и, казалось, спал стоя. Время от времени человечек за столом махал ему подойти, тогда он приближался, брал у того из рук перо, склонял кудлатую голову с лоснящимся красным лицом и, высоко подняв брови, неуклюжим движением писал одно только слово на указанном ему пальцем месте: «Клук»; при этом не уделяя внимания содержанию бумаг.
— Параграф девятнадцать, — продолжил диктовку раввин. — В отношении открытого торгового товарищества «Гермерсхайм и Ко» устанавливается следующее… Ах, господин Гермерсхайм, — он повернулся к человеку в кресле, — пожалуйста, откройте в кодексе
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.