Горизонты исторической нарратологии - [83]

В постреволюционные десятилетия в литературной практике соцреализма происходит регенерация императивной картины мира. Сталинский «Краткий курс истории ВКП(б)», разумеется, не обладал художественными достоинствами, однако этот нарратив (фикционально свободный в изложении фактов) кладет начало целому кластеру соцреалистических текстов, претендовавших на литературность и воспевавших торжество сталинских идей как уже достигнутое: императивная картина мира в комбинации с этосом покоя.

Роман Горького «Мать» также стоит у истоков, но иной соцреалистической нарративной стратегии, порождавшей порой достаточно полноценные литературные произведения («Поднятая целина» Шолохова). Эту стратегию можно квалифицировать не как хвалебную, но как агитационную: этос долга здесь разворачивается в «агитационный экстазис» митинга[379].

Альтернативную стратегию можно иллюстрировать романом «Мы»: персонажи живут в императивном мире, но текст взывает к пробуждению у читателя самости (этос желания). Параллельно в ряде текстов невольных «попутчиков» соцреализма актуализировалась авантюрная картина мира (романы Ильфа и Петрова, «Время, вперед!» Катаева), что не удивительно: в конечном счете, всякая революция – широкомасштабная авантюра.

Но вопреки прогнозу Мандельштама историческая жизнь подлинного романа в 20 веке не прекратилась, хотя она поддержана была лишь немногими шедеврами, к которым принадлежат, например, «Доктор Живаго» или «Мастер и Маргарита». Данные произведения уже невозможно отнести к числу классических романов, но это романы, преодолевшие кризис жанра, несущие в себе не только память о романистике 19 столетия, но и память о смертельно опасной болезни, диагностированной Мандельштамом.

К не слишком протяженному ряду преодолевших жанровый кризис романа принадлежат, в частности, творения Водолазкина. В прославившем писателя «Лавре» реанимирующую функцию восстановления нарративной стратегии жизнеописания выполнило обращение к средневековому жанру жития. Разумеется, житие как таковое не могло обратиться в роман, поскольку древнерусская словесность по сути своей и назначению является деятельностью иной природы, чем художественное письмо Нового времени. Однако по своей нарративности эти жанры – кровные родственники.

Канон жития требовал прочертить линию жизни святого как регулятивное свидетельство Божьего присутствия в мире. Роман при всей своей неканоничности тоже обладает неотменимыми жанровыми особенностями, в частности, также требует жизнеописания, но романное жизнеописание, что явственно демонстрируется текстом «Лавра», раскрывает героя с иной стороны – в качестве субъекта самоопределения и носителя самобытного жизненного опыта.

Нарративная стратегия индивидуального жизнеописания личностного пути в нестабильном мире обуславливает привычно значительный объем романного текста, что, однако, отнюдь не является непреложной его особенностью. Недавнее произведение Водолазкина «Близкие друзья» было определено автором как «повесть», однако это всего лишь издательское определение – по объему. В «правильной» повести о трех персонажах были бы раскрыты три жизненные позиции и продемонстрированы три различных жизненных итога. Тогда как в данном случае перед нами лаконично излагаемое тесное переплетение трех индивидуальных траекторий существования, что по нарративной своей стратегии, несомненно, является коротким романом, а не повестью.

Соотношение категорий «нарративные стратегии» и «речевые жанры» (в частности, литературные) является далеко не однозначным. Одна и та же нарративная стратегия может объединять некий ряд литературных жанров, а также может встречаться и за пределами художественного письма. В то же время жанр романа оказался открытым для целого спектра нарративных стратегий.

Построманная гибридная стратегия

Так называемые малые эпические жанры (новеллы и повести) малы не столько по объему, зависимому от «коллекционного» внимания к подробностям жизни романных персонажей, сколько по причине монолитности своей дороманной нарративной картины мира. Иное дело – рассказ. Не в издательском значении этого слова (повествование малого объема), а в литературоведческом, терминологически отграничивающем нарративные произведения данного типа от повестей, новелл, очерков, сценок.

Рассказ в качестве особого жанрового образования представляет собой явление достаточно позднее, построманное, наследующее верояиностную картину мира и реализующее нарративную стратегию жизнеописания, однако в лаконичных композиционных формах, аналогичных повестям и новеллам. Это не позволяет развернуть протяженную траекторию диегетического существования героев. Вместо этого рассказ концентрируется обычно вокруг одной-двух «точек бифуркации», в которых обнаруживается, с одной стороны, непредопределенность жизненного пути, а с другой – его внутренняя неслучайность.

В специальном, литературоведчески обоснованном словоупотреблении термин «рассказ» призван означать не любую малую нарративную форму художественного письма – иногда не столь уж и краткую, каковы, например, чеховские «Скучная история» или «Моя жизнь», – но весьма специфическую. Вопреки устойчивому представлению, от повести рассказ отличается не объемом, а своей «романизированной», неканонической поэтикой, определяемой не внешними нормами организации текста, но особой стратегией прозаического рассказывания.