Горизонты исторической нарратологии - [84]

Это жанр относительно позднего происхождения[380], возникший в результате осуществленной романом радикальной перестройки всей жанровой системы литературы. От романа как явления принципиально письменной культуры рассказ отличается не столько объемом, сколько ориентированностью на изустное (непосредственное) общение, чем первоначально и было мотивировано его жанровое обозначение. Перепечатывая свой «анекдот» 1826 года «Странный поединок» в 1830 году как «рассказ», Орест Сомов вводит в прежний текст фигуру рассказчика и ситуацию рассказывания.

Изустность такого рассказа – в отличие от анекдота – является литературной условностью жанра, «особой тональностью повествования»[381], которая сближает его с каноническим жанром новеллы в период ее становления. Данная условность проявляется не столько в сказовой речевой манере изложения, сколько в особой нарративной стратегии, роднящей рассказ с рассмотренными выше долитературными нарративами – притчей и анекдотом, объединяемыми при всей их жанровой противоположности принципиальной устностью своего происхождения и бытования.

Стратегия литературного рассказа как вторичного речевого жанра характеризуется, с одной стороны, по свидетельству Чехова, концентрацией внимания преимущественно на «одном лице», с другой – поистине романной тематической широтой, восходящей к традициям жизнеописания[382]. Принадлежность к данной нарративной традиции позволяет рассказу делать предметом художественного внимания практически любую сторону индивидуальной человеческой жизни. В том числе и причастность отдельной личности к широкомасштабным общественно-историческим событиям, как это представлено, например, в цикле рассказов И. Бабеля «Конармия». Жанру рассказа – вследствие его моноцентричности и одновременно потенциальной широты фона – вообще присуще внутреннее тяготение к циклизации («Записки юного врача» М. Булгакова, «Донские рассказы» М. Шолохова, «Сельские жители» В. Шукшина и мн. др.)

При всех романных особенностях тематики рассказ сохраняет (не всегда явно) свойственную сказке, притче, анекдоту установку на адресата-слушателя, а не читателя. Конечно, как и всякое произведение нововременной жанровой системы, рассказ обладает письменным текстом и может быть прочитан не менее внимательно, чем роман. И все же жанровая установка изустности (часто не демонстративной, имплицитной) формирует «интенсивный тип организации художественного времени и пространства, предполагающий […] центростремительную концентрированность»[383] наррации. Центростремительностью системы персонажей и композиционного строя текста (а не крайне неопределенной мерой количества событий или слов) и определяется относительная краткость рассказа.

Имитация устной речи – распространенный, но совершенно факультативный признак данного жанра. Однако присущая рассказу стратегия «неолитературенного», менее дистанцированного общения с читателем требует преимущественно разговорной или, по крайней мере, нейтральной лексики и синтаксиса, допуская стилистику письменной речи различных типов только в качестве цитируемого чужого слова.

Но важнейшей, поистине жанрообразующей особенностью рассказа является гибридная взаимодополнительность диаметрально противоположных нарративных стратегий: притчевой (императивной) и анекдотической (авантюрной). Гибридность такого рода составляет ту «внутреннюю меру» (Тамарченко) жанра, которая сближает рассказ с романом и радикально отмежевывает его от канонических жанров новеллы и повести. Это взаимодополнительность, во-первых, нарративных картин мира; во-вторых, нарративных идентичностей героя; в-третьих, жанровых стилистик вербализации (авторитетного слова притчи, наделенного глубиной иносказательности, и окказионального, внутренне диалогизированного анекдотического слова).

Вследствие взаимодополнительности такого рода между автором и читателем складывается коммуникативное отношение, предполагающее «открытую ситуацию читательского выбора между “анекдотическим” истолкованием всего рассказанного как странного, парадоксального случая и притчевым его восприятием как [назидательного – В.Т.] примера»[384]. Нарративная интрига рассказа не ведет адресата ни к новеллистическому пуанту, ни к моральному уроку, а к известного рода самоопределению собственной позиции в этом вероятностном поле прочтений.

В русской литературе жанр рассказа зарождается на рубеже 1820-30 гг. Решающую роль в этом отношении сыграли «Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные А.П.» (1830), обычно трактуемые то как повести, то как новеллы.

Тексты, приписанные авторству Белкина, в принципе являются повестями с ясно различимой притчевой стратегией, ключом к которой служат лубочные картинки из «Станционного смотрителя». В то же время, однако, это записи устных рассказов анекдотического свойства (вроде тех, которыми обменялись примирившиеся Берестов и Муромский), что многих исследователей побуждало рассматривать их в качестве новелл. Деканонизирующая интеграция диаметрально противоположных жанровых канонов осуществляется подлинным автором (А.П.)