Гоголь - [187]

5

Всё, что этому предшествовало, можно расчислить по дням. 26 января 1852 года умерла Екатерина Михайловна Хомякова. Гоголь любил её – и как жену своего близкого знакомого, и как сестру Языкова. Когда родился у Екатерины Михайловны сын, его в честь Языкова назвали Николаем, и Гоголь крестил его. Она умерла внезапно, от эпидемии брюшного тифа, умерла беременной, ожидая дитя. Смерть эта как бы подкосила Гоголя. Он увидел в этом предзнаменование. Присутствуя 28 января на панихиде, он был как восковой – его никогда не видели таким. Гоголь не выстоял панихиду до конца – при этом он старался не смотреть на покойницу.

Когда Хомяков, найдя в себе силы, вышел его проводить в переднюю, Гоголь обнял ею и плача сказал: «Всё кончено». На похороны он не явился, сославшись на болезнь и недомогание нервов. Он сам отслужил по покойной панихиду в церкви и поставил свечу. При этом он помянул, как бы прощаясь с ними, всех близких его сердцу, всех отошедших из тех, кого любил. «Она как будто в благодарность привела их всех ко мне, – сказал он Аксаковым, – мне стало легче». И, немного задумавшись, добавил: «Страшна минута смерти». – «Почему же страшна? – спросили его, – только бы быть уверену в милости божией к страждущему человеку, и тогда отрадно думать о смерти». Он ответил: «Но об этом надобно спросить тех, кто перешёл через эту минуту».

Ещё когда Хомякова была жива, но уже появились опасения в худшем исходе, он приезжал к ним и спрашивал, чем её лечат. Ему говорили, что ей дают каломель. «Ни в коем случае! – вскричал он. – Это яд!» С некоторых пор он боялся лекарств и не доверял им. И когда она умерла, он узнал, что ей вновь давали каломель. Он приписывал её кончину действию этого лекарства.

«С этого времени, – как пишет лечивший Гоголя врач А. Т. Тарасенков, – мысль о смерти и о приготовлении себя к ней, кажется, сделалась преобладающей его мыслью».

Приближался пост, и Гоголь решил на этот раз поститься по-настоящему. Обычно он не выдерживал строгих условий поста и быстро переходил на скоромное, говоря, что его организм так устроен, что он не может долго продержаться на постном. В этот раз он почему-то страшился, что не выдержит и вновь впадёт в грех.

В понедельник, 4 февраля, он был у Шевырева, сказал, что некогда заниматься корректурами. Шевырев заметил перемену во всём его облике. Он был угрюм, погружен в себя. Пробыл недолго и оказал, что чувствует себя слабо и хочет попоститься и поговеть.

– Зачем же на масленой? – спросил его Шевырев.

– Так случилось…

5 февраля Шевырев после лекций заехал к Гоголю на Никитский. Тот собирался в церковь.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Шевырев.

– Плохо. – Он жаловался на расстройство желудка и сильное действие лекарства.

– Как же ты, нездоровый, выезжаешь? Посидел бы дня три дома, и прошло бы. Вот то-то и не женат: жена бы не пустила тебя.

Он улыбнулся этому.

Все оставшиеся месяцы и дни своей жизни Гоголь искал места, где можно было бы найти наконец покой. Он звал Данилевского в Москву и просил его жить с ним одним домом. Он упрашивал Аксаковых не уезжать в Абрамцево, а снять квартиру в Москве и поселиться вместе с ним. Ему нужен был дом, семья, где он мог бы приютиться, освободиться от страха, развеять его. Но Аксаковы не могли снять квартиры – денег не хватало. Данилевский и подавно не мог на авось перебираться в белокаменную. С Погодиным ему жить не хотелось, с Шевыревым тоже. У Хомяковых отныне пусто было в доме. 9 февраля он последний раз приехал к ним и долго играл со своим крестником – будто прощался.

6

Продолжим летопись.

5 февраля Гоголь провожает на вокзале Санкт-Петербургской железной дороги отца Матвея. Его узнают в толпе, любопытные подходят поближе, чтоб разглядеть живого автора «Мёртвых душ». «С этих пор, – пишет Тарасенков, – бросил литературную работу… стал есть весьма мало… сон умерил до чрезмерности». Теперь Гоголь постится и большую часть времени стоит на коленях перед образами в своей комнате.

6 февраля он у Шевырева. Всё ещё выезжает и навещает знакомых. Шевыреву кажется, что несколько посвежел лицом. Впрочем, следы бессонницы и усталости видны.

7 февраля Гоголь едет на Девичье поле в церковь Саввы Освящённого, которая в дни жизни у Погодина была его приходской церковью, приобщается святых тайн. Вечером он служит там же благодарственный молебен.

8‑го и 9‑го он ещё выезжает.

10 февраля пишет письмо матери: «Благодарю вас, бесценная моя матушка, что вы обо мне молитесь. О, как много делает молитва матери! В здоровье моём всё ещё чего-то недостаёт, чтобы ему укрепиться. До сих пор не могу приняться ни за труды, как следует, ни за обычные дела, которые оттого приостановились…

Ваш весь, вас любящий сын

Николай».

Последнее письмо Гоголя – последнее из всех, писанных им, – было письмо к матери. Отныне почтовая бумага и конверты более не понадобятся ему. Лишь обрывки и клочки тетрадных листов станут его записными книжками и тем, на чём он запишет самые последние свои слова.

Почерк его меняется. Мелкий, бисерно-убористый и похожий на нитку чистого жемчуга, он вдруг вырастет, приобретёт детские формы: буквы станут выше, крупнее, перо медленнее будет двигаться по бумаге, выводя слова ясно, так ясно, чтоб и только начавший читать мог прочесть, чтоб и плохо видящий увидел.