Глаза надежды - [14]
— Я тоже так хочу жить. — С готовностью воскликнула Крысонька.
— Для этого должна быть мечта. — Задумчиво произнёс Сизарик. — Да не простоя мечта, а такая, чтобы за душу брала.
Он не договорил. Голос его дрогнул, он всхлипнул и заплакал так сильно, что слёзы ручьями полились из его глаз. Сухая хлебная корочка перед ним вскоре размякла, а Варкуша с Крысонькой сидели напротив него и с удивлением смотрели на всё это. Выплаковшись, но продолжая всхлипывать, Сизарик снова заговорил:
— И вот взлетал я, взлетал, а тут и вижу вдали по берегу показались две белые точечки. Они приближались, приближались, так вдоль водички бежа. И когда уж совсем близко стали, разглядел я двух собачек. Хотел было взлететь, но не мог. Сижу на своём камушке будто заворожённый и всё смотрю, а они уж в двух шагах. Так мимо меня и пробежали, не останавливаясь.
Он снова громко всхлипнул и опять было залился слезами, но Варкуша закричал:
— Ну?! Что это было?
— В одной собачке я узнал нашего Булика, а в другой Валарика…
Варкуша так и развёл крылошками, а Крысонька с удивлением посмотрела на него.
— И вот взлетел я, — из последних сил закончил Сизарик, — и никого уж больше не видел.
— Ну и дела… — Покачала головой Крысонька.
— Вот так корреспонденция… — Задумчиво произнёс Варкуша.
Теперь им было что обсудить на общем собрании двора.
Когда Никифору исполнилось сорок лет, он поехал в Муром, чтобы зайти в один дом. Там жил старичок, к которому направил его Алексей. Некогда сам Алексей, когда был помоложе, общался с отцом этого теперь уже старичка и узнал от него интерестную историю о фотографе.
Когда в середине XIX аж века начала появляться фотография, один молодой человек решил заняться столь новым делом, чтобы собрать на этом небольшой капитал. Поехал за благословением к какому-то старцу. Вернулся, а фотографию открывать не стал. Однако люди видели его, что ходил по городу с деревянным ящиком и снимал; всё больше храмы да храмы, монастыри и собор. Перед своею смертию уже в 1910-х годах, наказал сыну сберечь негативы, а их уж к тому времени была, может, тысяча! Сын фотографией не увлёкся, но в память об отце уважал этих людей и всегда помогал, если надо было. Работал речником. По его собственным воспоминаниям, часто перевозил на противоположный берег то одного фотографа, то другого, кто попросит. Любили они снимать панораму-то города из-за реки. Коллекцию же отца хранил в тайне и ни к кому из этих фотографов не обратился, чтобы хоть фотографии для него напечатали. Видать дороговато было.
И вот наступил 1918 год. Поняв, что происходил вокруг, речник этот насторожился. Рассказал своему малолетнему сыну про коллекцию негативов, вместе перепрятали её, глубоко закопав. С этим то сыном, когда он уж сам стал ветхим старичком, и удалось однажды побеседовать Алексею. История эта походила на легенду и о судьбе тысячи негативов второй половины XIX века казалось никто уже не знал.
Никифор зашёл в ветхий деревянный дом сильно пригнувшись у порога, чтобы не стукнуться головою о дверной косяк. Здесь его ждали. Седовласый старичок сидел за большим дубовым столом, стоявшим посередине комнаты. Он ждал, ждал появление Никифора с нетерпение. Никифор знал, что не только этот ветхий дом, но и весь квартал обречон на снос, как и многие другие, которые уже были сметены. Он знал также, что переедет этот ветхий житель в новый каменный или панельный дом со своим жалким скарбом и дни его будут сочтены. Так было со многими и с его прародителями тоже. Сегодня Никифор пришёл, чтобы принести этому старичку маленькую радость.
Он сел напротив. Положил на стол небольшой альбомчик для фотографий. После некоторой паузы тихо сказал:
— Вот, мой папа просил передать Вам эту фотографию.
Достал из альбомчика небольшого, с размера первых почтовых открыток, фотокарточку и положил перед собою, не торопясь передать, а завершая вступительную речь.
— По словам Вашего незабвенного батюшки, Ваш дед, кажется, работал до 1918 года речником. Он дружил со многими тогдашними фотографами города и всячески помогал им. Наверное в память о своём отце, который тоже вроде бы был фотографом. И вот на этом снимке теперь уже точно можно сказать Ваш дед. К сожалению сам он этой фотографии никогда не видел, но если бы показать сейчас, но непременно бы вспомнил историю, когда и кто его снял. Очень прошу принять, покорнейше прошу, очень… буду рад.
Он осторожно протянул фотокарточку через стол и передал в дрожащую руку старичка. тот, по видимому, испытал желание немедленно встать и подойти к окну поближе к свету, но удержался ради гостя и приличия. никифор же заключил:
— Папа просил передать Вам, так как историю Вашей семьи он узнал от вашего же отца. Сам он приехать не смог, возраст… Вообще, чтобы так уверенно сказать, кто на этой фотографии изображён в лодочке, кто мог её снять и когда это было, на это ушли годы его жизни. Нет, вся жизнь его была посвящена этому — собиранию незабытых имён.
— Да-да, — покачал головой седовласый старичок, — не выпуская из рук фотокарточки и продолжая смотреть на своего дедушку, который сам смотрел на старого уже внука будто через время. — Очень давно мы беседовали на эту тему, когда Ваш батюшка приезжал к нам. В основном он общался с моим отцом, а я ведь, по правде сказать, был очень далёк от всего этого краеведения.
Воспоминания двух друзей о своём детстве, прошедшем в 1970-е годы. Истории, произошедшие с ними, а также другими, запомненные и записанные в школьных сочинениях.
Герои рассказов — молодые люди, перешагнувшие из советского прошлого в девяностые и, несмотря на жизненные обстоятельства, старающиеся сохранить в себе нравственное начало, приобретённое в другой стране.
Стихи, написанные в период с 1988 по 1992 годы. Мысли молодого человека об ушедшем детстве, проходящей юности. Воспоминания о школьных друзьях. Первая любовь. Размышления о родителях. Размышления о вере, о своей малой родине, о достопримечательностях прошлого, об истории малого отечества.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.