«Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул - [37]
[Зависть, которая порабощает низкую душу, / У людей образованных и храбрых становится соревнованием][335].
В поздней статье «Зависть» из «Вопросов к энциклопедии» (1770–1772) Вольтер кратко изложил идеи Мандевиля и заключил:
Mandeville a peut-être pris l’émulation pour l’envie; peut-être aussi l’émulation n’est-elle qu’une envie qui se tient dans les bornes de la décence [Мандевиль, возможно, принял соревнование за зависть; может быть также, что соревнование это и есть зависть, остающаяся в рамках приличий][336].
Наконец, друг Вольтера, известный юрист Жозеф Мишель Антуан Серван (Joseph Michel Antoine Servan, 1737–1807) заменил псевдоплатоновскую родительскую метафору на сестринскую, идущую, вероятно, от Гесиода:
Il est bien difficile de ne pas confondre quelquefois l’émulation et l’envie; toutes les deux ont la même origine, le désir de la préférence. Ce sont deux filles d’une même mère, mais d’un caractère bien différent; l’une veut atteindre et surpasser son objet, l’autre ne voudroit que l’annéantir; l’une a la noblesse qu’inspire le sentiment de la force, l’autre la bassesse qui vient de l’impuissance. L’émulation voudroit conserver son rival pour le plaisir de le vaincre, et l’envie voudroit l’assassiner pour faire cesser la douleur de lui être comparé [Иногда бывает довольно трудно не спутать соревнование с завистью: у обоих одно и то же происхождение – желание превосходства. Это две дочки одной матери, но с разными характерами; одна хочет сравняться со своим объектом и превзойти его; другая хотела бы его уничтожить; в одной есть благородство, которое дает ощущение силы; в другой – низость, проистекающая от бессилия. Соревнование хотело бы сохранить своего соперника ради удовольствия победы над ним, а зависть желала бы убить его, дабы избавиться от страданий, причиняемых ей сравнениями с ним][337].
Еще до выхода в свет пятого тома собрания сочинений Сервана, где были впервые напечатаны его максимы, французский лексиколог Пьер-Клод-Виктор Буаст (Pierre-Claude-Victor Boiste, 1765–1824) включил в пятое издание своего словаря похожую апофегму: «Dans les petites ames, l’émulation est sœur de l’envie» («У мелких душ соревнование – сестра зависти»)[338].
Едва ли можно сомневаться в том, что Пушкину были известны подобные высказывания и что первая часть его bon mot – это чужие слова, как бы поставленные в невидимые кавычки. Процитировав банальную сентенцию в посылке, Пушкин затем дает неожиданное следствие из нее, тем самым дебанализируя клише. Под «хорошим родом» он, как кажется, подразумевает честолюбие, жажду чести, желание побед и славы, стремление выделиться, отличиться – то, что древние называли филотимией.
Понятая таким образом, острóта Пушкина обнаруживает прямую связь с проблематикой «Моцарта и Сальери». До явления Моцарта пушкинский Сальери был не завистником, а соревнователем, преданным своему искусству и готовым состязаться даже с самыми известными композиторами эпохи. Однако перед молодым богоподобным гением он бессилен, и потому его «зелос» перерождается в мучительный «фтонос» – в подлую зависть, которая – вспомним рассуждение Сервана – жаждет убить соперника. Согласно знаменитому французскому врачу и психологу Жану-Луи Алиберу, зависть есть «некое извращенное соревнование» («une sort d’émulation dépravée») или «обессиленная амбиция» («une ambition impuissante»)[339]. По отношению к герою Пушкина это особенно верно, так как Сальери, в отличие от обычных завистников, не отрицает гениальность Моцарта, а, наоборот, дает его музыке высочайшую оценку: «Ты, Моцарт, бог…» В этом смысле его смертоносная зависть, «сестра соревнования», действительно, «хорошего рода», но благородное происхождение только усугубляет вину убийцы.
4. «Азиатская роскошь»
Не знаю выражения, которое было бы бессмысленнее слов: азиатская роскошь. Эта поговорка, вероятно, родилась во время крестовых походов, когда бедные рыцари оставя голые стены и дубовые стулья своих замков увидели в первый раз красные диваны, пестрые ковры, и кинжалы с цветными камушками на рукояти. Ныне можно сказать: азиатская бедность, азиатское свинство, и проч., но роскошь есть конечно принадлежность Европы. В Арзруме ни за какие деньги нельзя купить того, что вы найдете в мелочной лавке первого уездного городка Псковской губернии[340].
В критическом отношении к расхожим представлениям об азиатской (или, шире, восточной) роскоши Пушкин был не одинок. По предположению Тынянова, комментируемый пассаж восходит к подобному рассуждению Бестужева-Марлинского в рассказе «Военный антикварий», где автор обращается к женщинам, чьи мужья и родственники участвовали в арзрумском походе:
Мужья, братцы, племянники ваши, проклиная во время походов несносную погоду и природу Азии, сгоревшие поля от зною, нагие горы, непроездимые дороги, логовища, называемые деревнями, и кучи камней за зубчатыми стенами, величаемые городами, и в них смрадные улицы, комнаты без полов и окон, рядом с конюшнею, ковры, шевелящиеся от насекомых, подушки, набитые кислою шерстью, восточную гущу их кофе, и кругом дым кизяков, крик ослят и раздирающее уши пение азиятцев – теперь будут разливаться перед Вами в пышных рассказах об Азиатской роскоши, которой не видали мы ни блестки,
