«Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул - [29]
Уподобляя незамужнюю Елизавету сказочной Семирамиде, Вольтер мог не опасаться нежелательных ассоциаций, тем более что его трагедия, акцентировавшая мотивы узурпации власти и царе/мужеубийства в легенде, тогда еще не была написана. С Екатериной же дело обстояло совершенно иначе, ибо обстоятельства ее прихода к власти были очень похожи на сюжет вольтеровской трагедии. От самого Вольтера это сходство, естественно, не ускользнуло.
Получив известие о смерти Петра III, 13 августа 1762 года он пишет маркизу де Шовлену: «Говорят, что ужасная колика избавила Петра от маленькой неприятности, а именно от потери империи в две тысячи лье. Вашей Семирамиде для полного сходства не хватает только Ниниаса»[245]. На собственную трагедию Вольтер явно намекает и в частном письме к графине Бентинк от 10 сентября 1762 года, где он опровергает слухи о сражениях в Петербурге и, кажется, в первый раз называет Екатерину северной Семирамидой:
Vous m’avez envoyé une relation un peu romanesque de Petersburg; l’auteur ressemble un peu à don Quichotte qui voyait des chevaliers où il n’y avait que des moulins à vent. Il parle d’un combat livré par la Sémiramis du nord, livré à son cher mari; et ce combat ne s’est donné que dans l’imagination du nouvelliste. Nous sommes un peu mieux informés dans notre petit coin du monde… [Вы мне прислали сообщение из Петербурга, немного похожее на роман; его автор немного напоминает Дон Кихота, который видел рыцарей, хотя это были только ветряные мельницы. Он говорит о каком-то сражении, которое северная Семирамида дала своему милому мужу; и это сражение произошло только в воображении романиста. Мы в нашем крохотном уголке мира информированы немного лучше…][246]
В более позднем письме к Этьену Дaмилавилю (22 декабря 1766 года) Вольтер прямо называет Петра III Нином, а его вдову Екатерину – второй Семирамидой («l’autre Sémiramis»): «Le Ninus n’était qu’un vilain ivrogne; j’admire sa veuve, je l’aime à la folie» («Нин был просто мерзкий пьяница; его вдова восхищает меня, я люблю ее до безумия»)[247]. Когда два года спустя во Франции получила хождение записка де Рюльера, секретаря французского посольства в Петербурге, который обвинил Екатерину в причастности к убийству Петра, Вольтер, защищая ее, цитировал в письме к герцогу де Шуазёлю oправдывающий героиню монолог Отана из своей «Семирамиды», упомянув, однако, и о том, что Екатерина не разрешила играть трагедию в Москве[248].
Похожую линию защиты «новой Семирамиды» Вольтер выстроил в переписке с мадам дю Деффан, которой не нравилось его увлечение Екатериной II.
Есть одна женщина, которая творит великое добро, – писал он в письме от 18 мая 1767 года, – это Семирамида Севера, которая послала пятнадцать тысяч солдат в Польшу, чтобы установить там веротерпимость и свободу совести. <…> Я хорошо знаю, что ее упрекают в каких-то пустяках, связанных с мужем; но это дело семейное, и потому я в него не вмешиваюсь; кроме того, неплохо, что у нее имеется некий грешок, который следует загладить: ей потребуются большие усилия, чтобы вызвать у людей одобрение и восхищение, и конечно же ее мерзавец-муж никогда б не совершил ничего из тех великих дел, которые все время совершает моя Екатерина[249].
В ответных письмах мадам дю Деффан тоже обыгрывала параллели между сюжетом «Семирамиды» и захватом трона Екатериной II, называя, например, наследного принца Павла Ниниасом[250], но при этом давала Вольтеру понять, что Екатерина в нравственном отношении уступает героине трагедии. «Смотрите на нее только через телескоп вашего воображения, – убеждала она Вольтера не ехать в Россию, – сделайте из ее истории хороший роман, представьте ее столь же интересной, как Семирамида вашей трагедии, но всегда сохраняйте между вами дистанцию в пространстве, вместо дистанции во времени»[251]. «Эта царица – героиня газет; ее успехи блестящи, она безусловно обладает большой смелостью и ничто не может отвратить ее от выполнения того, что она задумала, – писала она уже в 1770 году о Екатерине, – но смиритесь с тем, что я отдаю предпочтение другой, вашей Семирамиде, чьи угрызения совести заставили меня ее полюбить, ее жалеть и забыть ее прегрешения»[252].
Вольтер, безусловно, отдавал себе отчет в том, что Екатерине, читавшей и запретившей его «Семирамиду», всякое сравнение с героиней трагедии может быть неприятно, и потому никогда не употреблял двусмысленный титул «северная Семирамида» ни в письмах к императрице, ни в своих панегириках ей, а в стихах именовал ее «северной Минервой» или, на худой конец, новой царицей амазонок Фалестрис[253]. Более того, в 1770-е годы, когда его восторги по поводу Екатерины заметно поостыли, он и его друзья между собой называли ее Семирамидой только иронически, часто вместе с новым насмешливым прозвищем «Catau» (от Catherine) – что-то вроде «Катька» с несколько уничижительным оттенком. Так, д’Aламбер, возмущенный арестом французских офицеров в Польше и лживым ответом Екатерины на его просьбу их освободить, пишет Вольтеру 12 февраля 1774 года: «Que dites Vous de Sémiramis Catau? <…> Cette Sémiramis m’avoit mandé que les Prisonniers françois fait à Cracovie étoient très bien traités. Mr de Choisy, un de ces prisonniers, qui est ici, assure qu’ils ont été traités indignement. Vous devriez bien écrire à cette grande Princesse que Sémiramis est bien mal obéie, & Catau bien mal instruite» («Что Вы скажете о Семирамиде-Като? Эта Семирамида известила меня, что с французскими пленными в Кракове обращались очень хорошо. Господин де Шуази, один из этих пленников, который сейчас здесь, уверяет меня, что с ними обращались безобразно. Вы должны немедленно написать этой великой принцессе, что Семирамиду очень плохо слушаются, а Като очень плохо осведомляют»)
