Герман - [49]
– Леска у того угря не порвалась, – сказал Герман.
– Скажи, красотища какая! Так бы и жил тут, – папа широко развел руки.
– Я сам ее оборвал.
– Видишь корабль на Несоддене? Это точно «Принц». Я отсюда вижу!
Герман видел, что никакой это не «Принц», но смолчал.
– Почему вы злитесь на бригадира? – спросил он вместо этого.
Папа тер глаза.
– Оштрафовал нас сегодня.
– У меня отложено на черный день – две кроны и семьдесят восемь эре. Хотя вообще-то они мамины.
– Мама сердится?
– В меру.
Ветер встряхнул кабину, они ухватились за ручки.
– Мне кажется, у меня глубокое зрение тоже есть, – сказал Герман.
Американский лайнер обогнул маяк на Краю Земли, и золотые трубы скрылись из глаз.
– Пап, пойдем домой.
Весна
Герман стоял посреди большой комнаты. В темноте он с трудом различал контуры плетеных кресел, радиоприемника на ножках, стола с клеенкой, забитых окон и двери на террасу – он сам закрыл ее за собой. Зато как никогда остро ощущал запахи: старых журналов (скоро он снова зароется в них), сухих водорослей, рассыпающихся в труху от одного взгляда, и яблок, пролежавших тут с осени. Солнце прожаривало дом несколько дней, теперь Герман прел в парике и то и дело вытирал шею.
Внезапно в одном окне появилась блестящая трещинка. Мама с папой убрали первую ставню, букашки на подоконнике проснулись, стали биться в окно и жужжать от досады. У Германа на глазах комната медленно наполнилась светом; родители открыли дверь на террасу, и папа прижался к маме или, наоборот, прижал маму к себе.
– Ну вот, – сказал Герман.
Обратный путь он простоял на палубе. Фьорд был полон белых парусов, они неподвижно висели на солнце. Из-под парика сочился пот и ел глаза. Герман отступил в тень и здесь обнаружил, что судно называется «Фласкебекк». Сразу всплыли в памяти дедушкины истории, Герман все их помнил. Везуха, подумал он. Надо же, сумели всех спасти, вытащили кораблик со дна Индийского океана и перегнали под парусом обратно к причалу «В».
Герман вихрем обежал корабль и нашел родителей на корме; они ели мороженое, облизывая пальцы.
– Что обычно бросают за борт? – спросил он.
– Может, пассажиров с морской болезнью? – начал гадать папа.
– Якорь!
Мама хохотала так громко, что «Фласкебекк» последние метры сдал задом, но часы на ратуше, к счастью, не остановились. Четверть пятого, воскресенье, май шестьдесят второго года.
И дома тоже пришлось распахнуть все окна. В соседнем квартале репетировал школьный оркестр, его почти перекрывали велосипедные звонки. Папа ушел в ванную – скоблил руки, отряхивал перхоть с плеч.
– Угадай, что у нас на обед? – спросила мама.
– Быра в усосе?
– Мимо!
– Киделькафри или тылекот?
– Сосиски с картофельными лепешками!
– Рекорд – восемнадцать штук! С кетчупом, – сообщил Герман.
Ушел к себе в комнату и долго стоял у окна. Крутил глобус, отирая потный лоб. Оркестр играл где-то совсем близко, знакомую песню.
Одну мысль Герману хотелось додумать до конца. Вот говорят про некоторых, что у них море времени впереди. Он внимательно посмотрел перед собой – ни моря, ни времени. Повернулся кругом – тоже ничего. У времени зубы выпали, решил Герман. И тут увидел интересное. Почки на деревьях на той стороне улицы – мягкие, вязкие – полопались, развернув зеленые листочки, и листочки эти закрыли все небо уже. Неслабо, подумал Герман.
Он выдвинул нижний ящик, посмотрел на конькобежную шапочку, но вытащил не ее, а гербарий, и доделал его. Приклеил корешок и положил на окно сохнуть. Не найду в этом году ветрениц – сон-травой обойдусь, решил он.
Потом Герман тихо прокрался в спальню родителей. Пижамы их валялись скомканные не пойми как, папа опять забыл два разных носка в маминой кровати.
Герман сел перед тройным зеркалом.
– Ну и ну, – сказал он. – Дедушка всегда дедушка, хоть он и умер. – Он задумался над своими словами. – Герман всегда Герман и никто другой. Это я вам обещаю!
Он снял парик и стал рассматривать свою голову со всех сторон. Она была большая и гладкая, даже немного блестящая. Потрогал – на ощупь приятная, ни шишек, ни струпьев.
– Герман всегда Герман, – повторил он, – обещаю.
Выскочил из квартиры, скатился по перилам и выбежал на улицу.
Родители смотрели Герману вслед, но сейчас ему было не до них.
Распахнулось окно, и высунулся Бутыля. Он вернулся домой отъевшийся и просохший.
– Какой с тебя красавчик! – Бутыля высунулся чуть не до колен. – Слыхал, Герман?! Как они играмши-то для нас!
Наяривая что есть силы, оркестр свернул на их улицу. Музыканты разом повернули головы; на миг сбились барабаны, кларнеты взвизгнули. Но вот оркестр промаршировал мимо, увлекая следом зевак на велосипедах.
Герман шел вперед. Куда точно, он не знал.
Поэтому шел себе и шел, да и все.
