Герман - [48]

– Стоишь? – сказал он.

– Вроде.

– Они еще не скоро придут. Каждый должен пятнадцать раз переписать начисто стихотворение Бликса[22]. Это не быстро. – Яйцо оглядел улицу, но с места не сдвинулся. – Хороший у тебя парик.

– Это не парик. Настоящий человечий волос.

Яйцо долго тер и мял подбородок.

– Герман, скажи мне: почему меня зовут Яйцом?

– Сам бы рад узнать.

– Вот и я тоже. Был, между прочим, чемпионом Норвегии в упражнениях на коне. В пятьдесят третьем году. – Он помолчал. Потом оживился: – Нет толку спрашивать, почему вы зовете Фанеру Фанерой?

– Спрашивайте, если хотите.

Но Яйцо спрашивать не стал. Он громко захохотал и удалился. От угла улицы внезапно отделилась уборщица, и дальше они пошли вместе.

– Желток и белок! – крикнул им вслед Герман, но они не услышали.

Зато появился сам Фанера; он шел через двор, широко шагая, косясь из-под шляпы по сторонам и разговаривая с самим собой.

Герман сорвался с места и припустил по своим делам. Он побежал на стройплощадку в Вику.

А там небо держится на доме. Он почти целиком из стекла, прозрачный, солнце висит на ниточке над фьордом и набивает дом светом, и все это горит, и сияет, и режет глаза, Герману пришлось отвернуться, прежде чем он насмотрелся.

Потом он увидел подъемный кран.

Позади высокого штакетника, частично уже подпавшего под разбор, Герман отыскал бытовку. Постучал в дверь, она от этого распахнулась. Заглянул внутрь. Двое мужчин в синих комбинезонах сидели за столом и пристально смотрели друг другу в глаза. У одного борода на пол-лица, у второго вся моська обгорела.

Герман кашлянул. Они не услышали. Он вышел наружу и снова постучался.

– Заходите, черт возьми! – крикнул один.

– Бригадир, если это ты, лучше проваливай! – добавил второй.

Они расхохотались и долго смеялись.

Когда они отсмеялись, Герман открыл дверь и вошел.

Они разом повернулись к нему.

– Это не бригадир, – сказал бородатый.

– Считай, повезло ему, – ответил второй.

– Считай, чертовски повезло, – добавил третий голос. Герман слышал его и раньше.

На узкой скамейке под окном лежал папа с полотенцем на голове.

– Это никак Герман! – вдруг завопил обгоревший.

Папа резко сел и повернулся к Герману, на лице у него читался ужас; он судорожно стал наводить глаза на фокус.

– Герман? Привет! Как ты здесь оказался?

Не успел Герман и рта раскрыть, как бородатый и краснолицый вскочили и протянули ему свои огромные заскорузлые руки в пластырях и кустистых волосах.

– Бяша. Очень рад!

– А я Вяша! Или наоборот. Герман, ты его видел, а? Рассмотрел? Угря?

Герман взглянул на папу: тот не очень знал, что теперь делать.

– Не так чтобы подробно, – ответил Герман.

– Это гигант, наверно, был. С метр длиной. Как думаешь, метр в нем был?

– Метра полтора, думаю. Я смотрел сверху, а он целиком почти под водой был.

– Ты должен как-нибудь сходить порыбачить с нами. Я рассказывал тебе, какого гиганта я поймал в пятьдесят девятом? Вот ты слышал о лохнесском чудовище? Так тот змей – просто червяк против угря, что я взял тогда на набережной у «Фреда Ульсена»! Знаешь, что я сделал из его кожи?

Папа наконец встал.

– Герман, мы тебя не ждали сегодня. А ты для чего-то специально пришел?

– Он пришел повидаться с нами! – крикнул Бяша.

– Я думал, может, подняться на кран, – тихо сказал Герман. – Я, кстати, в парике.

Бяша с Вяшей наперебой закричали, что сочтут за честь отдать ему свою каску.

Герман полез первым внутри квадратной лестницы. Он считал ступеньки – шершавые, чтобы не поскользнуться. Досчитав до тридцать второй, начал счет сначала. За ним пыхтел папа. Герман знал, что голова закружится и поплывет, как только люди на земле превратятся в разноцветные мармеладные фигурки, ветер раскачает кран, город опрокинется набок, и небо повиснет вертикально на расстоянии вытянутой руки – и тогда он забудет, куда лезть дальше.

– Не смотри вниз! – крикнул папа. – Мы почти долезли!

Герман закрыл глаза. Каска тяжело давила на лоб, он перецеплял руки и переставлял ноги, ступенька за ступенькой, все качалось и шло кругом, как во сне. Он все-таки открыл глаза – убедиться, что все это на самом деле происходит с ним. Так и есть. Он поднимается в кабину башенного крана, земной шарик крутится внизу с дикой скоростью, а слева чайка тихо сидит на гребне ветра.

Папа догнал его, обнял одной рукой за пояс, а другой распахнул дверцу в кабину. Они заползли внутрь, Герману пришлось отсидеться, пока мир не встал на место. Потом он снял каску и проверил, на месте ли парик.

– Ничего красивее не видел, – сказал папа.

Герман не сообразил сперва, о чем это он, подошел, встал рядом – и тогда все понял. Американское круизное судно, выставив две золотистые трубы, медленно выплывало из Осло-фьорда и шло мимо Несоддена, где уже подтаивала изморозь на стенах домов. Позади Фрогнер-парка виднелось кладбище, где теперь лежит в земляной постели дедушка. Город окружал настоящий норвежский лес, густой и зеленый, и кое-где белела вода.

И тут Герман увидел Гленна с Бьёрнаром и Карстеном, они вышли из школы с распухшими пальцами и раздутыми оттопыренными ушами, а в окне маячил Боров, он вязал помпон из шерсти трех цветов. Мимо стадиона «Бишлет» шли рука в руке уборщица и Яйцо, а следом крался Фанера. Хюльда Хансен ковыляла в салон красоты, а на аллее Бюгдёй Пузырь распахнул дверь и ждал, пока его старушка-мать войдет в квартиру. В доме на Майорстюен доктор с медсестрой поднимались по лестнице с лыжами в руках. А по Киркевейен на всех парах неслась Руби и тянула за собой синюю почтовую тележку, в руке у нее болталась огромная связка ключей с надписью «Г».