Генеральная проверка - [71]

— Благоев лично выразил недовольство по этому поводу, — сказал Никола Пенев, — это на самом деле было грубым вмешательством в наши внутренние дела.

— А то, что товарищ Луканов, не посоветовавшись с нами, послал в Коминтерн свой доклад, разве не обидно для всех нас?

— Я уже объяснил это, товарищ Димитров. Незачем усложнять, и без того нелегкую ситуацию.

— Мы все же ожидаем услышать от вас несколько слов самокритики, товарищ Луканов, — продолжал Димитров. — Ведь мы не знали о вашем докладе.

— Я уведомил вас о нем.

— Да, но после того, как доклад был послан, — сказал Кабакчиев, делая какую-то отметку в блокноте. — Ведь все могло пойти по-другому.

— Товарищи, — вмешался Коларов, не поднимая головы от своего блокнота, — дайте возможность оратору закончить выступление. Вопрос очень важный, и мы не имеем права перебивать его. Прошу вас!

— Как я уже сказал, товарищи, — продолжал Луканов, — наша партия, оставаясь верной принятой ранее резолюции, в которой ясно изложена наша позиция по вопросу о завоевании рабоче-крестьянской власти, решила соблюдать нейтралитет. Убедившись в неизменности нашей позиции, новое правительство дало заверения в своей лояльности по отношению к нам.

Присутствующие уже не раз слышали все это. Одни сидели, устало подперев голову рукой, другие задумчиво смотрели в окно. Димитров подошел к окну, распахнул его и закурил.

Луканов продолжал говорить. Он всматривался в исписанные листки, отбрасывал их от себя и говорил, говорил. Стенные часы пробили несколько раз, а он все говорил… И только один-единственный человек слушал его с напряженным вниманием, время от времени что-то записывал в свой блокнот. Казалось, что оратор говорил только для него одного, только его хотел убедить, с ним спорил, ему хотел доказать свою правоту.

Когда Луканов окончил свой доклад, сделали получасовой перерыв.

17

Перерыв был тягостным, напряженным, тянулся утомительно долго. Все курили, даже те, кто никогда раньше не держал в руках сигарету. Табачный дым выходил в широко распахнутое окно, возле которого стояли курильщики. С улицы доносились звонки ночных трамваев, скрежет их колес по рельсам на мосту. По берегам речушки тянулись, как двойная нитка ожерелья, ряды электрических фонарей. Бельгийское общество «Себион» рекламировало лампочки «Осрам». Над самим мостом сияла реклама пароходного общества «Трансатлантик», предлагавшего приятное и удобное путешествие через океан. Вспыхивали и гасли рекламы фирмы «Сименс». Импортеры французской пудры «Коти» гарантировали красоту и свежесть кожи. Среди зарубежных фирм затесались и братья Каллазановы, поставщики шерстяных тканей, предназначенных на экспорт в Италию и Германию… Фирма «Зингер» зажигала и гасила огни, уговаривая любителей швейных машин не забывать ее. Не хотела отстать от нее и фирма «Золинген». Одним словом, Европа рекламировала себя, как могла, на улицах болгарской столицы. Это особенно бросалось в глаза вечером, когда зажигались огни.

Коларов, отвыкший от этой ночной картины, не отрываясь смотрел в окно и чему-то грустно улыбался.

— Мне не ясно, — проговорил он, — чьей же колонией мы стали: немецкой, французской или итальянской?

— Всех понемногу, Васил, — сказал Димитров, гася недокуренную сигарету. — А в последнее время даже американцы тянут к нам руки из-за океана.

— Германский капитал, насколько я понимаю, держит пальму первенства. Ориентация на Германию очевидна, если судить по рекламе.

— Из Германии мы ввозим почти все, — сказал стоявший несколько в стороне Кабакчиев, — вплоть до пуговиц и садовых ножниц.

— Не дают развернуться братьям Буковским, — рассмеялся Коларов, глядя в сторону группы товарищей, окруживших Луканова. — Когда-то, помнится, они изготовляли ножи и продавали их на ярмарках и базарах… А не выпить ли нам по чашечке кофе?

— С большим удовольствием, — сказал Димитров и направился к буфету, где их уже ждали чашечки с только что сваренным кофе.

Он поставил несколько чашечек на поднос и принес их товарищам. Подал Коларову маленькую чашку, потом предложил сигарету, но тот сказал, что больше не курит. Все с удовольствием пили горячий кофе, дымили сигаретами, и нервное напряжение постепенно ослабевало. Чувствовалось, что лед отчуждения тает, возрождается прежняя товарищеская атмосфера. Разговор перешел на сорта чая и кофе, на охоту и рыбную ловлю, на экскурсии и пикники, на близких, знакомых и друзей. Все словно забыли на время о политике, хотя на самом деле мысли о ней ни на мгновение не выходили у них из головы. И поэтому, когда Луканов нажал кнопку стоявшего перед ним на столе звонка, все тут же заняли свои места, сосредоточились забыли о повседневных мелких и незначительных событиях. Сейчас им предстояло вновь вернуться к решению большого, трудного, исключительно важного вопроса.

Некоторые товарищи снова сели за большой овальный стол с явной неохотой. Но делать было нечего — они оказались здесь, на этом месте, по воле не кого-нибудь, а самой истории, сейчас они так или иначе должны были выполнять выпавшую на их долю миссию.

Первым взял слово Коларов. Он снял пиджак и стоял в рубашке с открытым белым воротом и засученными рукавами. Ему было жарко. Свое выступление он начал несколько издалека.