Генеральная проверка - [70]

Луканов еще не встречался с Коларовым. Получилось так, что до заседания партийного Совета Луканов был постоянно занят и никак не мог найти время, чтобы заглянуть на нелегальную квартиру Коларова. Для этого были разные причины. А может, он избегал встречи. Но как бы там ни было, сейчас они встретились впервые со дня прибытия Коларова в Болгарию. Их встреча произошла на виду у всех членов Совета. Они обнялись, расцеловались, похлопали друг друга по плечам. Луканов был года на три-четыре старше Коларова, и ему подобало держаться как старшему. Коларов спокойно принимал это снисходительное отношение, но вместе с тем испытывал желание подчеркнуть и свое место в партии.

— Насколько я знаю, — шутливо сказал он, — еще есть порох в пороховницах!

— Да, — ответил Луканов, — ждем только тебя, чтобы зажечь фитиль!

— Вот я и прибыл.

— Очень рад!

Все заняли места вокруг овального стола, покрытого зеленым сукном. Перед каждым лежали блокнот и отточенный карандаш. На середине стола стояли графины с холодной водой и стаканы. Ничего другого не было. Да в этом не было и надобности. Сейчас их ждала работа, и к тому же серьезная.

Луканов открыл заседание. Сделал перекличку присутствующих, хотя люди и без того знали друг друга. Дал указание протоколисту отметить, кто из неявившихся отсутствует по уважительной причине, кто — по неуважительной, напомнил, чтобы указали дату и час начала заседания. Затем попросил присутствующих вести заметки и быть лаконичными в высказываниях. Все это показалось Коларову странным. Он отметил в блокноте: «5 августа. Посмотрим, что будет дальше!»

— Товарищи, — сказал Луканов, покончив с неизбежной процедурой, — девятого июня произошел неожиданный для нас военный переворот, или, как говорили древние римляне, пронунциаменто, который нарушил политическую жизнь в стране. Подготовка этого пронунциаменто началась еще в тысяча девятьсот двадцать втором году, когда состоялся пресловутый слет свекловодов в городе Велико-Тырново. Учитывая пассивное, безразличное отношение рабочего класса к борьбе двух основных буржуазных группировок страны, мы, не отступая от резолюции, принятой двадцать четвертого апреля текущего года, и не снимая с повестки дня вопроса о власти, заняли позицию нейтралитета. Наш нейтралитет вытекает из тех политических событий, о которых товарищи из Исполкома Коминтерна не знали и не могли знать. Естественно, они не были знакомы с тем, в каких условиях находимся мы здесь, и не могли правильно ориентироваться в создавшейся ситуации. Вот почему я был вынужден в срочном порядке направить свой доклад в Москву, содержание которого стало там известно лишь некоторое время спустя…

— Простите, товарищ Луканов, — неожиданно перебил его Коларов, — а знакомы ли о содержанием вашего доклада члены партийного Совета?

— То есть как?

— Знают ли ваши товарищи о том, что вы направили в Коминтерн этот доклад?

— С этим докладом мы незнакомы, — сказал Кабакчиев, — но, по словам товарища Луканова, отношение к перевороту девятого июня и наша позиция сохранения нейтралитета остались без изменений.

— Действительно, — поднял руку Луканов, — я не знакомил Совет с этим докладом, потому что не было времени. Доклад носил скорее информационный характер, в нем не было политических оценок, выводов и заключений. Однако я не понимаю, с какой целью мне задали этот вопрос, ведь ситуация совершенно ясна.

— Простите, что перебил вас, товарищ Луканов, но я спросил об этом просто для уточнения.

— Понимаю, Но прошу вас набраться терпения!

Луканов снова взял исписанные листки бумаги и продолжал читать свой реферат. Он был длинным и изобиловал цифрами. В нем то и дело повторялись слова «апатия», «незаинтересованность», «отсутствие революционной ситуации» и названия городов — Плевен, Варна, Шумен, Казанлык.

— Да, имели место и отдельные бунты, и резолюции, как, например, резолюция, принятая крестьянами села Дылбоки Старозагорского округа, но на этом основании нельзя характеризовать общее настроение, общую обстановку… Земледельческое правительство оторвалось от народа, между ним и народом образовалась пропасть… До самого последнего времени деятельность земледельцев характеризовалась арестами и истязаниями людей. Правительство Стамболийского восстановило против себя армию и интеллигенцию, все прогрессивные силы, оно оказалось в полной политической изоляции. Наш нейтралитет — логическое следствие создавшейся в стране атмосферы ненависти и безразличия. За одну ночь мы не могли стать друзьями Земледельческого союза и его лидера Александра Стамболийского. Для нас это было невозможно ни психологически, ни физически!..

— Особенно если принять во внимание бесчинства его «оранжевой гвардии», — сказал кто-то с места.

— И «оранжевую гвардию», и налеты погромщиков на наши клубы, и многое другое, о чем не знали и не могли знать в Коминтерне. Далее, новое правительство, несмотря на всю его враждебность по отношению к нам, заявило о своей лояльности в данный момент. Мы, разумеется, не могли легкомысленно оттолкнуть протянутую нам руку. Далее, Коминтерн направил через голову Центрального Комитета воззвание к болгарскому народу, что, мягко говоря, обидело нашу партию.