Формы реальности. Очерки теоретической антропологии - [95]

.

По существу, Делёз и Гваттари призывают спуститься на молекулярный уровень ниже молярных квазиязыковых отношений. Если у Леви-Стросса анализ ведет к структурной фрагментации и системе различений между позициями, Делёз и Гваттари полагают такой уровень анализа грубым и призывают спуститься на более глубинный уровень, приближенный к реальности (в «Анти-Эдипе» говорится о «близости к траве»[493]). Именно на этом глубинном уровне и исчезают язык и субъект. Любопытно, что прототип шизофренической машины желания Делёз и Гваттари нашли у того же Леви-Стросса, и прототипом этим оказывается знаменитый «бриколаж»:

Бриколер способен выполнить огромное число разнообразных задач. Но в отличие от инженера ни одну из них он не ставит в зависимость от добывания сырья и инструментов, задуманных и обеспечиваемых в соответствии с проектом: мир его инструментов замкнут, и правило игры всегда состоит в том, чтобы устраиваться с помощью «подручных средств», то есть на каждый момент с ограниченной совокупностью причудливо подобранных инструментов и материалов, поскольку составление этой совокупности не соотносится ни с проектом на данное время, ни, впрочем, с каким-либо иным проектом, но есть результат, обусловленный как всеми представляющимися возможностями к обновлению, обогащению наличных запасов, так и использованием остатков предшествующих построек и руин[494].

Отличие бриколера от инженера заключается в отсутствии всякого проекта, речь идет о полуслучайной сборке всех наличных фрагментов, из которых создается крайне причудливая машина. В «Анти-Эдипе» говорится о том, что машина желания основана именно на леви-строссовском бриколаже, так как ее отличает

способность включать фрагменты во все новые фрагментарные образования; отсюда вытекает неразличимость производства и произведенного, совокупности инструментов и совокупности продуктов[495].

Но можно добавить, что такая машина поглощает субъектность инженера, превращая бриколера в деталь собственного механизма. Машина желания не образует устойчивой структуры, а потому детерриториализирует любые устойчивые блоки значения. Это именно машина производства.

Каким образом происходит исчезновение устойчивых членений, можно увидеть на меняющемся отношении к творчеству Пруста. В 1964 году Делёз опубликовал свое исследование Пруста «Пруст и знаки». Пруст определяется им как производитель разнообразных групп знаков. А знаки понимаются не как абстракции, на которых основывается коммуникация, а почти феноменологически — как самопроявление мира:

Знаки являются объектом мирского обучения, а не некоего абстрактного знания. Научиться — это, прежде всего, рассмотреть материю, предмет, существо, как если бы они испускали знаки для дешифровки, для интерпретации. <…> Все, что нас чему-либо учит, излучает знаки, любой акт обучения есть интерпретация знаков или иероглифов. Произведение Пруста основано не на демонстрации воспоминаний, а на узнавании знаков и обучении им[496].

Делёз не случайно вспоминает об иероглифах, которые были классическим примером расшифровки бёмовской signatura rerum, знаков, выражающих сущность вещей. Такое понимание знака очевидным образом противоречит соссюровской концепции произвольности означающих. В такой перспективе

«Поиски утраченного времени» предстают перед нами как исследование различных групп знаков, которые организуются в группы и объединяются в некие единства, поскольку знаки специфичны и составляют материю того или иного мира. <…> Единство всех этих миров в том, что они образуют системы знаков, исходящих от людей, предметов, материй; и невозможно постигнуть ни одну из истин или обучиться чему-либо иначе, нежели посредством дешифровки и интерпретации. Многообразие же систем происходит оттого, что сами знаки разнородны, по-разному проявляются, не позволяют расшифровать себя одним и тем же способом и нетождественны своему смыслу[497].

Как видно из сказанного, Делёз все еще считает интерпретацию важным компонентом искусства и философии. Группы же, образуемые знаками, отражают членение самого социума. Речь идет о том, что позже философ будет называть кальками, то есть слепками с действительности, образующими тотальности, группы, блоки. Эти группы знаков способны проецироваться на поверхность. Идея поверхности принципиальна для такого философского манифеста Делёза, как «Логика смысла», где большое место отведено философии стоиков, считавших, что смыслы образуются на поверхности. Лакан, прочитав эту книгу, даже говорил, что одной из существенных заслуг Делёза было открытие стоиков. Более того, Лакан утверждал, что «Логика смысла» — не более чем развитие его собственных идей:

Большая удача, что он был способен найти время в одной книге собрать вместе не только главные положения моих высказываний — и нет ни малейшего сомнения, что эти высказывания занимают центральное место в его книгах, потому что он сам об этом говорит, а семинар по «Украденному письму» — это вход в них[498].

После встречи с Гваттарри позиция Делёза претерпевает глубокие изменения. В «Анти-Эдипе» разворачивается радикальная критика психоанализа, в том числе лакановского. Этот поворот существенен даже не столько для самого Делёза, сколько для Гваттари, который до этого был фанатичным приверженцем Лакана, знал его тексты наизусть и даже проходил с ним психоанализ. Сам Лакан считал Гваттари одним из своих самых преданных последователей. В «Анти-Эдипе» вновь всплывает тема творчества Пруста как творца совокупности значащих групп, которые отныне критически называются