Формы реальности. Очерки теоретической антропологии - [87]
Важно <…> вовсе не наличие у пространства трех измерений. Важен для нас борромеев узел и то, что дает нам доступ к реальному, которое он собой воплощает[443].
И хотя борромеев узел, состоящий из сплетения трех колец, превратился у Лакана в образ переплетенности трех инстанций — воображаемого, символического и реального, — сама его конфигурация прямо отсылает к реальному. Этот аспект важен потому, что Лакан в характерной для него манере удваивания и расщепления единого вынужден удвоить и язык, структурирующий бессознательное. Рядом с языком (la langue) появляется его «реальный» двойник, который в русском переводе А. К. Черноглазова называется йазыком (lalangue). Язык целиком лежит в горизонте различий и позиций, а йазык — это его антиструктуралистский двойник, продукт исчезновения различий между позициями и точками в пространстве. Неслучайно Лакан производит это слово, сливая его с артиклем и тем самым указывая на снятие в нем дискретности: «Записывая слово йазык (lalangue) столь необычным образом, я, в сущности, отмежевывался от структурализма…»[444]
Я уже упоминал о работе Фрейда «О противоположном значении первых слов», где он обсуждал идею Карла Абеля об антиномичности смысла слов в древних языках. Абель писал, что в египетском языке многие слова означают комплексы противоположных смыслов. Напомню, что Фрейд писал по этому поводу:
…в этом удивительном языке есть не только слова, которые означают как «сильный», так и «слабый» или как «приказывать», так и «повиноваться»; в нем есть также сложные слова, такие как «старыйюный», «далекоблизко», «соединятьразделять», «снаруживнутри» <…> которые, несмотря на их самый разнородный состав, означают: первое — только «молодой», второе — только «близко», третье — только «соединять», четвертое — только «внутри»… То есть в этих составных словах прямо-таки преднамеренно объединены понятийные противоречия, но не для того, чтобы создать третье понятие…[445]
Это наблюдение Абеля, принятое Фрейдом, противоречит структуралистскому представлению о дифференциальном порождении означаемых из цепочки означающих. Речь тут идет о первоначальном слипании антитетических означающих, похожем на то, что обнаруживал Леви-Стросс, когда анализировал антитетические термины в структуре обмена: дарить — возвращать дар и т. д.
Йазык выступает в неожиданной функции примирения противоречий, а не их производства. Жан-Жак Лесеркль указывает, что там, где язык выявляет структуру оппозиций (ведь он обыкновенно требует однозначности — is unequivocal), йазык являет двусмысленность (equivocation), например, не испытывая ни малейшей проблемы с такой классической лингвистической проблемой, как омофония. Йазык — это царство неартикулированности и двусмысленности, которые Лесеркль называет остатком. Это именно то реальное, которое остается, когда язык вбирает в себя все артикулируемое и сводимое к оппозициям:
Он сохраняет режим дискретности, на котором основан язык (во всяком случае, в письменной форме), и извращает его; он является образцом омофонической двусмысленности (а омофония — это основной прием lalangue, к которому он прибегает для подрыва языка)[446].
Из всего сказанного становится очевидно, что язык не может по-настоящему соединить двух людей, они всегда дискретны и разъединены в процессе речи. И даже тогда, когда Другой служит зеркалом для субъекта, он не становится Другим коммуникации, но лишь возвращает субъекту его отчужденный образ. Вся лингвистика принимает коммуникацию как основу языка. Коммуникация устанавливает симметричное отношение между тем, кто говорит, и получателем сообщения. Эта модель создает иллюзию возможности преодоления несоединимости двух субъектов коммуникации, служит маской, скрывающей эту несоединимость. Отсюда особая роль йазыка в любви. Любовь, как и йазык, претендует на то, чтобы совершить невозможное, преодолеть дискретность. Как замечает прекрасный лингвист, работавший с лингвистерией Лакана, Жан-Клод Мильнер, в стремлении соединиться любовная пара «укореняется в йазыке, являющимся местом этого невозможного»[447]. Известна формула Лакана: «Не существует сексуальных отношений»; йазык предполагает утопию возможности таких отношений. Происходит это потому, что йазык вписывает в цепочку означающих желание, которое, как мы уже видели у Кожева, всегда выходит за рамки понятийности, языка и дискретности. Эксцесс — это то, что позволяет преодолеть дискретность.
Эксцесс образуется от наложения всего того, от чего пытается избавиться научная лингвистика, то есть именно из «остатков». Мильнер перечисляет слои, создающие это плохо артикулируемое взаимоналожение слоев, образующих остаток:
…это совокупность всех возможных цепочек — тех, что представлены в науке: этимологии, различных парадигм, производных, трансформаций и т. д., и тех, что она отрицает: омофоний, гомосемий, палиндромов, анаграмм, тропов и всех вообразимых фигур ассоциаций. Йазык в таком случае — это столпотворение ветвящихся разрастаний, к которым субъект прилаживает свое желание, выбирая для этого любой узел, способный служить знаком. Точка субъективации всегда находится между другими, а цепочка, на которой она обнаруживается, стоит ей обозначиться, сейчас же теряется между тысячами возникающих аналогичных цепочек
