Формы реальности. Очерки теоретической антропологии - [89]
Переход от воображаемого к символическому у Лакана произошел, как я говорил, под сильным влиянием Леви-Стросса, и в частности статьи последнего «Эффективность символов» 1949 года. В этой статье антрополог проводил параллель между шаманом и психоаналитиком и утверждал, что в основе их терапии лежит принцип символизации реального, в том числе и телесного. Леви-Стросс считал, что шаман, как и психоаналитик, переводит телесные недуги на язык символов, которые организуются в «мифы» и перераспределяются в «мифах» таким образом, чтобы гармонизировать происходящее. Речь тут, по существу, шла о символизации реального, которое может быть определено как телесное.
Леви-Стросс начинает с рассказа об одном важном религиозно-магическом тексте, относящемся к южноамериканским культурам. Текст этот — песнь, «сюжетом которой является полная драматизма борьба за душу больной между духами-помощниками и злыми духами»[455]. Песнь начинается подробнейшим описанием предшествующих событий,
как если бы исполнитель обряда пытался заставить больную, чье восприятие реальности приглушено, а чувствительность обострена страданиями, отчетливо и сильно пережить вновь исходную ситуацию, мысленно восстановить ее в мельчайших подробностях. Эта ситуация влечет за собой целую цепь событий, предполагаемой сценой для которых служат тело и внутренние органы больной, т. е. песнь переходит от самой прозаической действительности к мифу, от физических явлений к явлениям физиологическим, от внешнего мира к внутренности тела. Но благодаря специальной технике внушения, пользуясь патологическим состоянием пациентки, шаман создает такие условия, при которых эти мифические события, происходящие внутри тела больной, приобретают жизненность реально пережитых фактов[456].
Вся песнь шамана рассчитана на то, чтобы перевести «йазык» (используя неологизм Лакана) телесности в сферу символов и придать соматике характер символических событий:
Рассказ построен так, чтобы вызвать в памяти реальные действия, а роль мифа ограничивается тем, что он подставляет других действующих лиц. Эти персонажи проникают в естественное отверстие — после подобной психологической подготовки больная действительно чувствует их проникновение. Она не только чувствует их, они еще и «освещают» (прежде всего, конечно, самим себе, чтобы найти свой путь, но и ей тоже, делая более «ясной» и помогая осознать локализацию смутных болезненных ощущений) дорогу, по которой собираются пройти[457].
Повествование упорядочивает неопределенность телесных аффектов и их взаимных наслоений, вытягивает их в причинно-следственные цепочки и дает им означающие — имена богов, демонов или других мифологических существ. Реальное исчезает в символическом, но при этом проясняется. Чем интенсивнее перевод соматики в наррацию, тем яснее становится картина.
Символическое у Леви-Стросса, однако, вовсе не сводится к игре означающих и чистому различию позиций в структуре. Здесь происходит такое же неразличение реального и его проекций, как в анаграмме, сопротивляющейся поглощению языком. Соматическое здесь сращивается с некими персонажами, чувственное не отделяется до конца от знакового, а знаковое не поглощается структурными различиями. Символическое у Леви-Стросса похоже на йазык Лакана, хотя, конечно, и сильно от него отличается. Символическое ассоциируется у антрополога с мифом, который создает различные конфигурации элементов, обладающие внутренней связностью. Мифологизировать в такой перспективе означает два аспекта. Первый — это подключение индивидуальной соматики к коллективным представлениям. Миф — это перевод индивидуального в социальное. Поскольку коллективные представления кажутся совершенно естественными и не подвергаются пациенткой сомнению, соматическое, понимаемое как чужеродное, ассимилируется в нормативное и поэтому из чужого становится своим и как бы «приручается». Миф постоянно переводит чужое в свое — и, наоборот, превращает свое (внутреннее) в чужое (коллективное).
Второй аспект мифологизации, непосредственно связанный с первым, — это освоение «чужеродного» и «опасного», как включенного в систему, а следовательно, постигаемого и управляемого:
То, с чем она не может примириться, — это страдания, которые выпадают из системы, кажутся произвольными, чем-то чужеродным. Шаман же с помощью мифа воссоздает стройную систему, найдя этим страданиям в ней соответствующее место[458].
В этом процессе, как и в психоанализе, ключевая роль отводится возможности выразить внутреннее и аффективное в языке:
…отношение между чудовищем и болезнью для того же сознания (или подсознания) есть отношение внутреннее — это отношение символа к символизируемому объекту, или, если говорить языком лингвистики, означающего к означаемому. Шаман предоставляет в распоряжение своей пациентки язык, с помощью которого могут непосредственно выражаться неизреченные состояния и без которого их выразить было бы нельзя. Именно этот переход к словесному выражению (которое вдобавок организует и помогает осознать и пережить в упорядоченной и умопостигаемой форме настоящее, без этого стихийное и неосознанное) деблокирует физиологический процесс, т. е. заставляет события, в которых участвует больная, развиваться в благоприятном направлении
