Формы реальности. Очерки теоретической антропологии - [41]

Общество делает возможным естественное подразделение людей, разделяя способности и умения. Оно отделяет охотников от собирателей, собирателей от крестьян, крестьян от ремесленников, ремесленников от инженеров. Таким образом, когнитивная дифференциация знания становится изначальным механизмом культурной конструкции социального отношения к природе[210].

Возникновение специализаций и профессий ведет к выработке «локальных» взглядов на природу, которые выражаются в системе знания. Понятно, что представления о природе ремесленника или инженера будут соответствовать совершенно иной картине мира, чем представления охотника или фермера. И при этом расслоение общества на эти профессиональные и социальные категории оказывается неотделимым от системы знаний о природе. Чем дифференцированней картина мира, тем иерархически более сложно организовано общество. Одним из первых такую синхронную картину взаимной дифференциации нарисовал Серж Московиси в 1960‐е годы. Первое разделение на охотников и собирателей еще соответствует естественному биологическому делению общества на два пола. Но изобретение сельского хозяйства уже нарушает эту «естественность» и становится ключевым моментом в переходе от биологического к чисто социальной конструкции. Искусственность становится еще более ясной в случае ремесленников. Но на первом этапе этой эволюции человек со своими умениями и трудом еще непосредственно связан с природой, и фрагментация мира в значительной степени компенсируется единством человеческого тела, интегрирующего все эти навыки. Московиси писал:

В этом природном органическом порядке ничто не существует вне контакта с человеком, и всё в какой-то мере из него возникает. Не существует никакого радикального разрыва между ним и теми субстанциями, которым он придает форму, накладывая на них печать своих знаний. Если бы ремесленник исчез, инструменты и сырье, лишенные его искусства, вновь впали бы в недифференцированность. Как и они, мир, лишенный человека, погрузился бы в хаос[211].

Но эта органическая связь прерывается, когда между человеком и природой встает машина, механизирующая и фрагментирующая мир по модели механизма. Начинается второй этап дистанцирования человека от природы, который сопровождается и новым этапом социального дистанцирования. Механизация мира в полной мере разворачивается в Новое время и отчасти совпадает со становлением абсолютной монархии и концом феодализма. Норберт Элиас дал классический социологический анализ становления нового социума в этот период и назвал процесс этого становления цивилизационным.

Элиас показал, как в связи с усложнением общества дифференцируются социальные и производственные функции:

Чем сильнее они дифференцировались, тем большим становилось их число, а тем самым и число людей, в зависимости от которых оказывался каждый индивид, — независимо от того, идет ли речь о простейших и повседневных его обязанностях или о самых сложных и специфичных сторонах жизни. В результате, для того чтобы каждое отдельное действие могло выполнить свою общественную функцию, поведение все большего числа людей должно было во все большей мере соотноситься с поведением всех прочих, а сеть действий должна была подчиняться все более точным и строгим правилам организаций. Индивид принуждается ко все более дифференцированному, равномерному и стабильному регулированию своего поведения[212].

Необходимость взаимодействовать и создание сложных социальных связей делали все менее приемлемым прямое насилие между людьми, крайне характерное для феодального общества. Абсолютная монархия подменяет непосредственность физического насилия самодисциплиной и этикетом. Монополия на насилие передается централизованному государству. Этот процесс был многократно описан и проанализирован.

Становление «цивилизованности» манер и отношений можно описать как нарастание дистанцирования, отказ от непосредственного контакта с физической материей и телом. Элиас описывает, каким образом дистанцирование проникает в застольные манеры:

В домах богатых еду приносили обычно с буфетного столика, часто без определенной последовательности. Каждый брал то, что ему понравится. Все пользовались одним и тем же блюдом. Мясо брали руками, жидкие кушанья — черпаком или ложкой. Но суп или соус еще часто пили через край, поднимая тарелку или блюдо ко рту. Долгое время не было особых приборов для различных кушаний[213].

Постепенно начинает вводиться дистанцирование между едой и человеком, человеком и иными едоками. Резко ограничивается использование ножей; руки максимально исключаются из прямого контакта с едой. Становится принятым их мыть и вытирать. Возникает целый инструментарий дистанцирования — наборы специальных вилок, ложек и ножей, предназначенных для разных блюд, и т. д. Это дистанцирование глубоко укоренялось не только в этикете, но и в аффективной сфере:

Их аффекты, формы общения и поведения не отвечают воспитанию, принятому в нашем мире, — они воспринимаются как отталкивающие или, по крайней мере, не слишком приятные. В этом куртуазном мире отсутствовала — или, по крайней мере, не была столь значительной — та незримая стена аффектов, что сегодня отделяет друг от друга тела людей. Сегодня эта стена ощутима уже при приближении к другому человеку, при соприкосновении с чужим ртом или руками. Неприятное чувство возникает не только при виде некоторых телесных отправлений, но при простом их упоминании