Филонов - [38]

. Уже в первые годы своего пребывания в Петербурге Бурлюк заводит широкий круг знакомств, в том числе и среди учащихся Академии художеств[46]. Среди них был и сокурсник Филонова молодой латыш Волдемар Матвей. В «Союзе молодёжи», первом в Петербурге объединении художников-авангардистов, Матвей отвечал за установление контактов с москвичами. Благодаря его стараниям работы Бурлюка появляются уже на рижской выставке «Союза» в июне 1910 года. В дальнейшем художник становится более или менее регулярным экспонентом выставок «Союза», в начале 1913 года он получает статус постоянного члена общества, а возглавляемая им группа поэтов и художников «Гилея» входит в его состав на правах секции.

Филонова Матвей привлёк к участию в работе объединения весной 1910 года, когда тот ещё не оставил учёбу в Академии. Участие художника на выставках «Союза» не всегда находило отражение в каталогах; по-видимому, в ряде случаев он принимал решение выставляться в самый последний момент. Так, если в каталоге первой выставки его имя обозначено и участие работ подтверждено отзывами в прессе, то уже об участии Филонова во второй выставке, проходившей в апреле 1911 года, нам известно только благодаря тому, что в рабочем экземпляре каталога сохранилась сделанная рукой самого художника запись с названием экспонировавшейся работы («Кошмар»), да упоминанию этой работы в статье критика А. Ростиславова[47]. Картины Бурлюка тоже участвовали на этой выставке, но сам он в это время находился в Одессе, где заканчивал курс художественного училища.

Второй раз картины обоих художников соседствовали на выставке «Союза» в ноябре 1913 года: даже в отчёте, опубликованном в «Огоньке», «Дирижер» Бурлюка и филоновский «Пир королей» были воспроизведены рядом друг с другом[48]. Вполне возможно, именно на этой выставке Бурлюк мог стать свидетелем запечатлённой на страницах повести предвернисажной суеты, так выводившей из себя Филонова, здесь же он мог видеть и Ростиславова, внимательно разглядывающего полотна художника.

Материалы, связанные с этой выставкой, собственно, и являются единственными документальными свидетельствами не просто знакомства но, в определённой степени, близости обоих художников. Речь идёт о заготовке афиши с тезисами доклада «П.Н. Филонов – завершитель психологического интимизма», который в Троицком театре, в день открытия выставки, должен был прочесть младший брат Давида, поэт и критик Николай Бур-люк. Большинство его положений, такие, например, как «роль литературности в живописи», «отношение к фактуре», «цвет и анатомия», несомненно, были сформулированы при непосредственном участии Давида. А упоминание имени художника И. Кнабе, тезисы о «личности Филонова», его отношении к современности, наготе и отдельно выделенное положение о значении «женщины в интимизме»[49] позволяет считать эту заготовку первым наброском плана будущей повести.

4.

Наше знакомство с Филоновым происходит в его мастерской на Васильевском острове. Бурлюк сохранил воспоминания о первой мастерской художника в Академическом переулке, располагавшейся на чердаке дома № 9. В литературе в этой роли обычно фигурирует другой дом – № 18, расположенный напротив, поскольку именно он был упомянут в каталоге одной из выставок в качестве адреса художника[50]. В действительности Филонов переехал в него позже, уже после возвращения из европейского путешествия. Оба дома трёхэтажные, но мезонин, где располагалась мастерская и в который попадали со двора, есть только в девятом доме, и именно эта деталь убеждает нас в том, что Бурлюк ничего не напутал.

Героиня повести попадает в мастерскую Филонова с чёрного хода, поднимаясь к ней по лестнице, идущей с третьего этажа. Этот же путь в своё время проделали и две сокурсницы Филонова – Варвара Бубнова и Анастасия Уханова. Их описание совместного посещения студии художника времени его ученичества в Академии поразительно, вплоть до мелких деталей, совпадает с бурлюковским текстом. И та, и другая упоминают про лестницу с чёрного хода, про чердак. Особенно выразителен рассказ Ухановой, которой так же, как и Алис, приходится пройти через определённые испытания, прежде чем она достигнет своей цели. Это и блуждание в темноте, и опасность столкновения с полчищем кошек…

Несмотря на несколько экзальтированный тон её повествования, а может быть, именно благодаря ему, стоит привести здесь весь рассказ целиком: «Как-то Филонов пригласил Бубнову и меня к себе в мастерскую в Академическом переулке. Мы не без страха согласились. Жутко было подниматься по чёрной лестнице до чердака. Вошли на чердак, кругом пыль вековая, по пыли положены доски, указавшие путь к низкой двери, мы постучали. Дверь открыла немолодая женщина, очень худая, сгорбившаяся (и очень плохо и неряшливо одета). Она показала на другую дверь, из которой вышел Филонов (тоже очень плохо одетый). Он ввёл нас к себе. Комната как гроб, скат крыши и слуховое оконце, дающее скудный свет. На стенах гвоздиками прибиты картинки, но какие страшные… Сине-зелёные, чёрные переплётшиеся фигуры, эксцентричные и даже неприличные в своём движении. Их было так много, что просто хотелось на чистый воздух и выскочить из этого гроба под чистое небо, чтобы вздохнуть полной грудью.