Филонов - [31]

Филонов проделывая свой опыт, как он про себя называл: «обдирание человека», видел, что люди чрезвычайно различно и неравно вооружены внешними чертами, которые некоторым помогают в сильной степени маскировать свой истинный характер, искренние намерения, действительные склонности и внутренние тщательно скрываемые движения души.

Узнать человека – видеть всегда его вне маски; ошибаться в человеке (о, как это бывает тяжело, как глубоко может быть разочарование, какое обилие катастроф, недоразумений и трагедий на всю жизнь!), ошибаться в человеке – принимать его маску, шелуху, деланную мину притворства, хитробездушное принять – за правду!

Иногда черты характера могут быть заменены длительно жившими в природе человека привычками, это самый трудно распознаваемый вид притворства, один возьмёт и напустит на себя прилежание; впряжётся в ярмо, лезет сквозь него из кожи вон, ниточкой шею, а всмотришься повнимательней – доисторический лентяй…

Другая – насчёт эстетности, чтобы всё по-красивому, и лампочку красным занавесит, и мебели в комнате нет, и питание заведёт какое-либо сверхэкстраординарное…

На столе был кофейник с чёрным крепчайшим турецким кофе, и ещё предлагался коньяк, и кроме этого не было никакой пищи…

Хозяйку «суаре» и называли «Китайской мадонной» за её странности и оригинальные привычки, господствовавшие в её жизненном обиходе.

В ней соединялись черты аскетизма. Если бы дьявол устраивал монастырь, то он набирал бы[23] с траурным сердцем, где, как со дна чёрного тинного болота всплывают пузыри, подымаются искорки дьявольских жёлтых кошачьих глаз греха, колеблемых усмешкой; колеблемых издевательством над всем: могущественным и слабым, прекрасным и отвратным, умным и выползшим из-под опеки жалкого мозга идиота.

Издеваться тоже война – в лицо, глядя глазами в глаза, слушать внимательно, по-дружески и вдруг хихикнуть… неожиданный издевающийся писк мыши из половой щели, навязчивый, преследующий, подобный начинающемуся сумасшествию. Хозяйка ночью бодрствовала, спала днём, свои силы она подкрепляла чёрным кофе, принимая его в дозах микроскопических. «Китайская мадонна» была молода, и такой образ жизни не давал полноты, но и худобы ужасающей не вызывал.

«Китайская мадонна» была миниатюрна, а в маленьком масштабе недостатки скрадываются в первую очередь. Её лицо было продолговатое и матово-бледное; на нём брови подбритые, подведённые в два чёрных твёрдых шнурка, положенных извивно.

«Китайская мадонна» внимательно следила за всем самым последним, самым острым, о чём говорили в эстетических салонах и лабораториях. Около неё всегда был кто-нибудь, кто стряпал, кто выдвигал что-то, и надо отдать справедливость – «Китайская мадонна» была искусницей в смысле приправ: ко всякому эстетическому явлению, новинке нужна эта приправа, «горчичка», сплетня, настолько художественно составленная, чтобы могла она вровень с новинкой бежать и жить продолжительное время; а для этого требуется, «для этой самой сплетни», «квазиновинки», почти что талант, бездна изворотливости, ехидства эстетического…

Всё новое носит черты значительного, похвастать пониманием новинок в искусстве любят многие, за худосочие умственное нельзя человека <привлечь> к ответу, ему и подсунут не новинку, а сплетню, не орех полновесный, а шелуху, в лапках держит, играет, и со стороны кажется, что всерьёз…

Для такой работы надо иметь опустошённое сердце, гарантированное от возможности увлечься самому, а чтобы отличить новое, нужна эстетическая смётка, нюх, почти вкус… «Китайская мадонна» обладала этим нюхом, вкусом, способным проникнуть во всё новое, но опустошённое, от природы изумительно бесстрастное сердце не способно было ничем увлечься.

Чуть-чуть всунув свой носик в новинку, осмотревшись в ней сразу, как можно скорее, может быть, в силу быстрой утомляемости, она начинала скучать, бешено скучать, и переходила к робкой усмешке, к лёгкому издевательству, оглядываясь, ища поддержки, одобрения в окружающих или же в самом авторе, или же произведении, и как только показывалась трещина, «Китайская мадонна» пряталась туда, чтобы хихикать внезапно и зло.

На неопытную эстетическую молодёжь влияние её было огромно. В первый момент она могла остановить и озадачить даже искушённого в защите своей творческой личности <от>[24] нивелирующего напора критики и публики.

– Филонов, вы не боитесь, что со своим искусством не являетесь уже «новым», идущим впереди; вам не кажется, что вы сдали позиции, что пришли другие, и вам только кажется, что вы стоите во главе, что творимое вами носит черты новизны, и вы убаюканы самообольщением, а на самом деле всё стало дряхлым у вас… морщины, черты усталости, что вы с кем-то воюете, страдаете чувством непризнанности…. а вас давно признали и давно с вами согласились, и по деликатности, как благовоспитанные хозяева, делают вид, что для них новы, занятны эти выходки гостя, засидевшегося и недовольного…

Филонов не обладал в характере способностью давать отпор, сразу ориентироваться при внезапном нападении; первый момент он полагал, что говоривший прав, становясь на его точку зрения, но сопоставив противоречия, видел промахи говорящего с ним, недомыслия, умышленные, корыстные подтасовки.