Филонов - [33]

Набросок я свой окончил, компания приглашает меня прокатиться до усадьбы, что вон видна, а мне туда идти и оттуда до города ближе… Согласился…

Интересную особу звали Полин.

– Называйте просто Полин, – сказала она, немного жеманясь.

Горничная, подумал я…Так оно после и оказалось…

Здесь же в лодке находился и Пётр, её жених, Пётр был лакеем в усадьбе, к парку которой мы пристали…

Меня пригласили на чашку чая и… я принял это приглашение, потому что не предполагал, что все последующее сложится столь странным образом.

Меня провели в роскошную гостиную; лакей Пётр сидел против меня в креслах, куря сигару, в соседней столовой Полин звенела стаканами и ложечками, приготовляя чай.

Когда всё было готово, общество уселось за стол, сервировка его и десерт были первоклассны; я с опаской поглядывал во все стороны, я не решался уйти, боясь обидеть людей, проявивших ко мне столько радушия; да, кроме того я был героем дня, Полин, от которой пахло, несомненно, духами барыни, сидела около меня, предупреждая каждое движение моё…

Заметив моё беспокойство и взгляды, обращённые к дверям, все в один голос успокоили меня, что бояться нечего, что «баре» уехали на три дня и вернуться никак не могут, и что вся компания – свои люди; действительно, за столом сидели: лакей, повар, садовник, я и две горничные и кухарка…

На столе появилось красное и белое вино хороших марок; в открытое окно падали пятна заходящего солнца…

Я и Полин блуждали вдоль аллеи; над нашими головами шептались сосны, и комары назойливо пели у самого уха… Полин, может быть, потому что «баре» уехали. Полин в совершенстве копировала свою барыню, но в ней изумительно много было и того, что называется тонностью{100}, и томности, и непосредственности, которую сообщает деревня…

– А как же Пётр, твой жених?.. – спросил я.

– Мы с ним «порешили для дела», у нас «проект» составлен, вместе удобнее…

Выходило так, что Полин и увлеклась, и любит меня (так быстро, и уже любит), вот оно – непосредственное чувство!..

Вы говорите «демоническая похоть», <но, посмотрите:>[27] непосредственное, здоровое чувство, сколь оно прекрасно!

Филонов вдруг оглянулся, ему показалось, что он вернулся во времени назад…

Ростиславов продолжал…

– Ночевать я не остался; при луне после двенадцати все пошли провожать меня до шоссе к городу; дамы об руку с мужчинами, прощаясь, просили не забывать… Часа в три на другой день я получил в своей гостинице письмо, где Полин писала, что меня ждут, что «хозяева» не приедут ещё два дня и что повар приготовил особый обед, которым я буду доволен… Но они не дождались меня…

Рассказ Ростиславова переломил настроение вечера, он был тем ветром, который унёс ядовитую атмосферу, созданную настроением от речи Максима.

В рассказе Ростиславова была свежесть повседневной будничности, он был проникнут ординарным жизнеощущением и не оставлял после себя места изысканному…

Максим почувствовал, что его роль в этот вечер выполнена; он исчез и опять появился… на этот раз одетый.

Было уже поздно; первым ушёл Ростиславов… ему надо было утром ехать в какую-то газету… на заседание.

– Ростиславов, – напомнил ему Максим – не забудьте завтра навестить меня, и Максим подал ему листок бумаги, на котором не только был написан адрес, но в уголке был нарисован схематический портрет молодого художника, а ниже начерчен план с точным обозначением улицы, переулка, и… дверей дома, в которые надо было войти.

Глава XIX

Распрощавшись с «Китайской мадонной», Филонов с Кульбиным спустились по высокой лестнице в лобби. Развязный молодой швейцар, подымавший их лифтом, теперь вид имел заспанный, калоши, надетые на босую ногу, а из-под пальто, накинутого на плечи, виднелась красная кумачовая рубаха.

Открывая дверь в морозную ночь, молодой парень осклабился и развязно спросил:

– Любезно изволили провести время? – а получив от Кульбина пятьдесят копеек, он тряхнул волосами…

– Генерал, не забывайте… заглядывайте к нам…

Улица была пустынной, около фонаря стояла белая лошадь, она понуро опустила голову, и пряди её гривы свешивались подобно засыпанной снегом[28], заиндевевшей ветви ели.

Филонов, проходя, посмотрел внимательно на этого жителя деревни, занесённого судьбой из маленьких, «пахнущих соломой» сараев какого-нибудь Михалёво{101}, на пустынную полуночь столицы.

Казалось, что животное спит, но Филонов увидел чёрный бархатный глаз лошади, неподвижно уставленный в одну, только ему ведомую и доступную точку.

Ночная чайная имела вывеску с надписью «Еда» и картины по бокам; открывая свою хлопающую блоком дверь, выбрасывала, подобно человеку, говорящему на морозе, клубы пара; в подвале чайной было настолько душно, что Кульбин расстегнул пальто с меховым воротником, Филонов своё повесил на спинку стула, подложив полу его под себя.

Появление их в ночной чайной не вызвало никакого внимания со стороны многочисленных её временных обитателей, к ним подошёл парень, одетый во всё белое, так, как будто кругом была тропическая страна, нестерпимо жгло солнце, а не стояла промозглая паркая духота, иногда пронизываемая морозным дыханием полуночи сквозь дверь, когда она открывалась, пуская новых посетителей.