Федька с бывшей Воздвиженки - [24]

И Федьке опять представилось лицо фашистского летчика, сбросившего бомбу на дом, где находилась аптека. Это он, Федька, стрелял в упор из автомата в морду фашиста. Стрелял до тех пор, пока в диске не кончились патроны. Тогда он вставил новую обойму и прицелился. Фашист корчился в предсмертных судорогах и хрипел: «Сдаюсь!» Но Федька сквозь зубы цедил: «В плен не беру!» — и нажимал на крючок.

И пока вокруг с криком носились ребята, до Федьки вдруг дошел весь смысл слов матери о Сашке, и ему стало ясно, о какой болезни она говорила. Наверное, Сашка не мог справиться с приступами ненависти — она была сильнее его. Картины мести, которые он рисовал в своем воображении, захватывали его настолько, что он в таком состоянии рассказывал о них Федьке и Сережке. В глазах была только смерть и ненависть к тому, кто нес эту смерть. Мерцающий шар в груди распадался надвое.

— Федька, — Сережка подскочил к другу, — что тобой?

Федька стоял бледный, на скулах ходили желваки, и Сережка заметил в его глазах тот же сухой блеск, который он летом видел в глазах Сашки.

— Так, — неохотно ответил Федька. — Ничего. Почему Сашки нет в классе?

— Он с сестренкой сидит дома.

— И ты не пошел к нему? Друг называется.

...После уроков мальчишки спустились к Фильке и вышли к зарослям чертополоха. Вовка бросил портфель на землю, снял пальто и шапку и засунул руки в карманы. Он храбрился и старался внушить не столько себе, сколько противнику и секундантам, что в своей победе не сомневается.

— Федька, — сказал Герка, снимая пальто, — подержи.

Витька взял у Герки портфель, и Вовка Миронов понял, что за него здесь никто «болеть» не будет. Сережка с безучастным видом смотрел в сторону забора, где сквозь щели тусклыми полосками пробивалось небо. Он увидел на дороге две фигурки, присмотрелся и узнал Алену и Анюту. Девчонки остановились и наблюдали за ребятами.

Первый раз в жизни Сережка так послушно и безропотно выслушал горькую правду о себе. Внутренне он сопротивлялся Федькиной оценке, пытаясь протестовать, но чувствовал, что Федька прав в чем-то главном.

— Начинайте, — сказал Федька.

Вовка, не вынимая рук из карманов брюк, подошел к Герке. На Геркином лице застыла растерянность. Растерялся он вовсе не оттого, что испугался драки. Просто ему еще ни разу не приходилось кого-нибудь бить по морде. «Как же я его ударю? — лихорадочно соображал Герка. — Ведь ему же больно будет. И зачем я только вызвал его? Чес слово, не знаю, как бить. Вдруг по носу ему заеду и кровь пойдет...»

Вовка размахнулся и залепил Герке пощечину. Герка отпрянул и чуть не упал — нога его попала в рытвину.

— Ага! — сказал Вовка. — То ли еще будет.

— Миронов, — сказал Федька, — без трепа...

Вовка подался вперед и снова съездил Герку по уху. Герка отступил назад, шапка у него упала на землю, башмак скользнул по рыжему меху, и правое ухо Геркиной шапки, слегка надорванное по шву, отлетело в сторону.

Ободренный удачей, Вовка нагло полез на Герку, не заботясь о защите.

И тут с Геркой что-то случилось. Может, подхлестнули две оплеухи его остывшую злость; может, вспомнил он надпись на щите, подаренном Сережкой: «Я первым не начну войны, но вложу меч в ножны последним». Или, может, хотел смыть позорное пятно в своей жизни, когда струсил и не помог Сережке, дравшемуся с двумя парнями.

С каким-то гортанным криком Герка, как петух, прыгнул навстречу Вовке, саданул кулаком по его глазу, а слева смазал ладонью по губам. Вовка взвизгнул и закрыл глаза, беспорядочно размахивая руками.

Герка схватил противника за волосы левой рукой, и правой начал бить по лицу. Он не чувствовал боли в суставах. Не чувствовал ударов. Ему казалось, что руки сделались ватными, как во сне, и старался бить сильнее.

Вовкина голова дергалась от ударов, как кочан. Он нагнулся, и тут совсем случайно Геркина коленка ударилась ему в зубы. Вовка упал и закрыл ладонями рот.

— Отойди! — Витька с Федькой оттащили от Вовки разъяренного Герку. «Лежачего не бью», — вспомнились Герке Сережкины слова. Он отошел, сплюнул кровь и сказал:

— Лежачего не бью.

— Раз, два, три, — начал считать Витька. Когда он произнес «десять», Вовка поднялся. Нос и губы его были залиты кровью. Он всхлипывал, размазывая кровь по щекам, и повторял:

— Не по правилам. Не по правилам дерешься...

— Сам не лезь под ногу, — возразил Витька. — У боксеров это называется опасное движение головой. — Он поднял Геркину руку. — Победил Полищук...

Под глазом у Герки, будто цветок чертополоха, сиял красно-фиолетовый синяк. Он тяжело дышал и вытирал губы рукавом. На Вовку он не смотрел. Ему отчего-то стало стыдно. Стыдно своей злости, своего желания доказать Сережке, что он вовсе не трус. И на Сережку ему тоже не хотелось смотреть. Больше, чем на Вовку. Стыдно было за драку. Но он не мог скрыть своего ликующего взгляда, пробивавшегося сквозь стыд, и смотрел только на Федьку.

Когда-то через Фильку с гиканьем и свистом скакали посланцы Золотой Орды. Из Фильки пили кони польских шляхтичей, возглавивших поход Лжедмитрия. По дну ее ступали сапоги наполеоновских солдат. Но не дошли до Фильки немецкие захватчики. Иначе не пришлось бы Герке стать победителем. И пусть об этом поединке, считал Федька, никто не напишет. Но зато он вошел в Геркину судьбу, которую давно нельзя было оторвать от судьбы его друзей и его недругов...