Эйсид-хаус - [30]

Шрифт
Интервал

– Кого я ненавижу, так это тупых сук, которые спускают туда чертовы памперсы, – тряхнул головой Лози. – Вот от чего главный ущерб, не от тампонов.

– Чуваки, не буду я с вами спорить. Доставайте из фургона щупы и займитесь этим чертовым унитазом.

– А смысл? – отозвался я. – Заполни форму «эм-эр-эн-два» и вызови ассенизаторов из округа, пусть разбираются. Все равно же это их дело, а мы просто теряем здесь время.

– Я лучше знаю, кого и когда вызывать, понял?

Во чувак завелся. Теперь уж точно обратного хода не даст. Ну а я тем паче.

– Мы только зря теряем время, – повторил я.

– Ну да, и чем же ты таким полезным думал заняться? Опять будете сидеть в подсобке и картами шлепать?

– Да какая, нахер, разница? – сказал Лози. – Это не наша работа, и всё тут. Форма «эм-эр-эн-два» – дело округа. Вот что требуется.

Девушка, социальный работник, крутанулась и презрительно посмотрела на нас. Я улыбнулся в ответ, но она отвернулась с чертовски злобной гримасой. А социализация ведь не стоит ни гроша. Социальный работник, не владеющий навыками социализации, – это что, вообще, за на хрен? Как спасатель, который ни хера не умеет плавать. На пушечный выстрел бы к такой работе не подпустил.

– Вы, козлы, просто идите нахуй. Я сам все сделаю. Убирайтесь, мать вашу! – заявил Нокси.

Мы поглядели друг на друга. Все это уже настолько заебало, что мы просто повернулись и пошли вниз по лестнице. Думая: если чувак сам хочет…

– Не означает ли это, что мы получим наши карточки? – спросил Калум.

Лози так и заржал ему в лицо:

– Единственные карты, которые ты получишь от ОПТ, расфасованы в пачках по пятьдесят две штуки. Мы просто слушаемся распоряжений и всегда исполняем последнее. Убирайтесь, сказал чувак, мы и убрались.

Он пожал плечами.

– Тем не менее, если поразмыслить, – сказал я, – Нокси не научился слишком многому на этом чертовом курсе. Там говорили, мол, бригадир должен не сам делать работу, а принимать меры к тому, чтобы работа была сделана. То есть постоянно ебать нам мозги, пока мы вкалываем.

– Может, по пинте? – предложил Лози. – В «Уитсоне»?

Калум с надеждой поднял брови.

– Почему бы и нет, – сказал я. – Если тебя собираются вздернуть за кражу овцы, так почему бы ее заодно и не протянуть.

Мы вышли на передний двор. Там стоял едкий запах дерьма, и лицо Лози удовлетворенно сморщилось, когда он кивнул на сточную воду, пенившуюся на асфальте вокруг ржавой решетки канализационного люка.

Калум повернулся к дому и вскинул в воздух обе руки с отставленными средними пальцами:

– Гейм, сет и матч, масонский ублюдок.

– А если он попробует объявить нам дисциплинарное взыскание, – добавил Лози, – парень из профсоюза отгрызет ему яйца.

– До этого не дойдет, – сказал я, – мы же дали нашу профессиональную оценку. Что там говорил этот хер на курсах повышения квалификации в Телфордском колледже? Самое важное в любом деле – это поставить точный диагноз проблемы. Я его и поставил, – ткнул я себя пальцем в грудь, – точнее некуда.

Лози вскинул брови, наглый мудак.

– Поставил, поставил, – поддержал меня Калум.

– Да, а этот урод Нокси пренебрег нашим профессиональным советом.

– Бессмысленный расход муниципальных средств, – согласился Лози. – Мэндерсон никогда не поддержит этого козла.

Мы с важным видом прошли через центр к пабу. Ух какой сладкой будет эта пинта, жопой чую.

Уэйн Фостер[15]

Двое птицеголовых сидели за столиком в баре и несли всякий бред насчет футбола. Птицеголовые были практически неотличимы друг от друга, с этими их головами, обросшими мягкими коричневыми перьями, с открытыми, напряженно-воинственными клювами и влажными лакричными глазами. Единственная разница: у одного птицеголового сочилась из уголка левого глаза струйка черного гноя, видимо, от какой-нибудь травмы или инфекции.

– Неприятности во время матча?

– Да, фанаты просочились и устроили драку. Их там не должно было быть, в том секторе.

– Я слыхал, что это вообще не фанаты. Говорили, что это устроила пара ребят, которые пришли вдвоем и поспорили об Уэйне Фостере. Один парень сказал: «Уберите этого долбаного английского мудака с поля». А другой возразил: «Дайте чуваку шанс». Первый стоял на своем, ну, слово за слово, и понеслась, один приложил другому. И тут же, ясное дело, началась махаловка стенка на стенку.

– Нет, – сказал один птицеголовый, отрицательно мотнув клювом. – Это были чертовы фанаты. Эти чуваки не интересуются футболом.

– Нет-нет. Все произошло из-за Уэйна Фостера. Вот что я слышал.

– Фанаты. – Несогласный птицеголовый снова мотнул клювом; несколько коричневых перьев, кружась, опустилось на покрытый линолеумом пол. – Вот кто это был. Чертовы нарушители спокойствия.

– Нет, – объяснял его теперь уже слегка раздраженный друг, – не на этом матче. Я согласен с тобой насчет фанатов, но на этом матче весь бардак затеяли просто два знакомых парня. Они начали махаться, тогда в драку встряли остальные козлы. Получился облом, понимаешь. Испортили все удовольствие от матча. Врубаешься?

– Хорошо, возможно, просто предположим, что да, возможно, дело в тех парнях и в Фостере, Уэйне Фостере – который, между прочим, в полном порядке, по крайней мере всегда выкладывается на сто десять процентов, – возможно, на этот раз все произошло из-за Фостера, но обычно драки устраивают фанаты… вот все, что я говорю.


Еще от автора Ирвин Уэлш
На игле

Это — книга, по которой был снят культовейший фильм девяностых — фильм, заложивший основу целого модного течения — т. н. «героинового шика», правившего несколько лет назад и подиумами, и экранами, и студиями звукозаписи. Это — Евангелие от героина. Это — летопись бытия тех, кто не пожелал ни «выбирать пепси», ни «выбирать жизнь». Это — книга, которая поистине произвела эффект разорвавшейся бомбы и — самим фактом своего существования — доказала, что «литература шока» существует и теперь. Это — роман «На игле».


Кошмары Аиста Марабу

Рой Стрэнг находится в коме, но его сознание переполнено воспоминаниями. Одни более реальны – о жизни Эдинбургских окраин – и переданы гротескно вульгарным, косным языком. Другие – фантазия об охоте на африканского аиста марабу – рассказаны ярким, образным языком английского джентльмена. Обе истории захватывающе интересны как сами по себе, так и на их контрапункте – как резкий контраст между реальной жизнью, полной грязи и насилия, и придуманной – благородной и возвышенной. История Роя Стрэнга – шокирующий трип в жизнь и сознание современного английского люмпена.


Клей

Уэлш – ключевая фигура современной британской прозы, мастер естественного письма и ниспровергатель всяческих условностей, а клей – это не только связующее желеобразное вещество, вываренное из остатков костей животных. «Клей» – это четырехполосный роман воспитания, доподлинный эпос гопников и футбольных фанатов, трогательная история о любви и дружбе.


Резьба по живому

Может ли человек полностью измениться? Самый одержимый из давно знакомых нам эдинбургских парней, казалось бы, остепенился: теперь он живет в Калифорнии с красавицей-женой и двумя маленькими дочками, стал успешным скульптором, его работы нарасхват. Но вот из Эдинбурга приходит сообщение, что убит его старший сын, — и Бегби вылетает на похороны. Он вовсе не хотел выступать детективом или мстителем, не хотел возвращаться к прошлому — но как глубоко внутрь он загнал былую агрессию и сможет ли ее контролировать?.Впервые на русском — недавний роман «неоспоримого лидера в новой волне современной британской словесности» (Observer), который «неизменно доказывает, что литература — лучший наркотик» (Spin).В книге присутствует нецензурная брань!


Дерьмо

«Игры — единственный способ пережить работу… Что касается меня, я тешу себя мыслью, что никто не играет в эти игры лучше меня…»Приятно познакомиться с хорошим парнем и продажным копом Брюсом Робертсоном!У него — все хорошо.За «крышу» платят нормальные деньги.Халявное виски льется рекой.Девчонки боятся сказать «нет».Шантаж друзей и коллег процветает.Но ничто хорошее, увы, не длится вечно… и вскоре перед Брюсом встают ДВЕ ПРОБЛЕМЫ.Одна угрожает его карьере.Вторая, черт побери, — ЕГО ЖИЗНИ!Дерьмо?Слабо сказано!


Джинсы мертвых торчков

Впервые на русском – новейший роман «неоспоримого лидера в новой волне современной британской словесности» (Observer), который «неизменно доказывает, что литература – лучший наркотик» (Spin). Возвращаясь из Шотландии в Калифорнию, Бегби – самый одержимый из давно знакомых нам эдинбургских парней, переквалифицировавшийся в успешного скульптора и загнавший былую агрессию, казалось бы, глубоко внутрь, – встречает в самолете Рентона. И тот, двадцать лет страшившийся подобной встречи, донельзя удивлен: Бегби не лезет драться и вообще как будто не помышляет о мести.


Рекомендуем почитать
Скиталец в сновидениях

Любовь, похожая на сон. Всем, кто не верит в реальность нашего мира, посвящается…


Писатель и рыба

По некоторым отзывам, текст обладает медитативным, «замедляющим» воздействием и может заменить йога-нидру. На работе читать с осторожностью!


Азарел

Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…


Чабанка

Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.


Рассказы с того света

В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.


Я грустью измеряю жизнь

Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.