Евней Букетов - [151]
— Ну, тогда я присоединяюсь к тебе, — ответил гость.
Он уже понял, что друг студенческих лет хочет рассказать о чем-то давно наболевшем. Для того и пригласил в дачный домик. Несколько лет они не встречались вот так один на один, только в окружении знакомых. А вот так посидеть по-мужски, как в молодые годы, давно не приходилось, хотя они друг к другу тянулись. Но, что поделаешь, постоянно не хватало времени. А сейчас все было для такой задушевной беседы: первозданная тишина гор, сгущающиеся сумерки, простой и от души предложенный хозяином дастархан…
— Устал я сегодня от этой пустой говорильни, что от нее толку. Давай, Евней, воздадим должное этому благородному напитку! — поднял стопку хозяин.
— Давай.
Выпили залпом. Закусили.
— Как твои дела? Ты что-нибудь предпринимаешь для самообороны? Этот, как его, наш идеолог-секретарь сегодня тебя поддел, конечно, напрасно. Я заметил, что сидящие в зале отнеслись к его критике безучастно, аплодисментов он не дождался. И поделом ему! Эх, если бы кто-то еще выкрикнул: «Товарищ секретарь, это же клевета!» — вот вышла бы хохма, но, естественно, такого камикадзе не нашлось. Ему бы потом не сносить головы…
— О чем горевать? — встряхнулся Евней. — Придется слагать ректорские полномочия, но я об этом ни капли не жалею. Сброшу эту обузу и сразу полностью переключусь на науку, литературу. Я никогда не стремился к высоким чинам, наградам. Многие лопаются от гордости, удостоенные их. Прав был Гаврила Державин: «Осел останется ослом, хотя осыпь его звездами». Перо никто из моих рук вырвать не сможет, а я не отдам! А наука — для меня родная стихия. Ты когда-нибудь слышал, чтобы академик остался без работы? Ну, если не дадут снова директорствовать в ХМИ, тоже не обижусь, вернусь в свою лабораторию. Если в тридцать лет я мог многое стерпеть, то уж, наверное, в пятьдесят не потеряю рассудка. Мысли и знания остаются при мне, и я остаюсь все тем же Евнеем…
— Силен ты, молодец, гордый ты человек! Необузданный у тебя характер. Ты как строптивый конь в степи, привыкший к воле, — давний друг пришел в приподнятое настроение, аж похлопал в ладоши. — Иншалла[68], та дурацкая статья тебя не загнала в угол. Я искренне горжусь тобою! — Быстро наполнив рюмки, он бодро воскликнул: — Пью за твою несгибаемость, и хотя великий физик Паскаль сравнивал человека со слабым тростником, тебя, я вижу, не сломят никакие бури!..
— «Не пугай меня грозою, / Весел грохот вешних бурь! После бури над землею / Светит радостней лазурь», — Евней громко продекламировал начало известного всем стихотворения. — А ну-ка, скажи, чьи это стихи? Только быстро!..
— «После бури, молодея, / В блеске новой красоты, / Ароматней и пышнее / Распускаются цветы!» — продолжил К. — Иван Бунин, перевод нашего Абая. Черт побери, крепкая у тебя память, сто тысяч строк помнишь не только казахских, но и русских поэтов…
А я, хоть и профессор словесности, не могу с тобой состязаться. Феномен ты, ей-богу! Между прочим, можешь свой хлеб зарабатывать декламацией мировой поэзии…
Гость только пригубил коньяк. «Значит, не пьется ему, — подумал друг. — То, что сейчас он хорохорится, — это напускное, а внутри у него по-прежнему кошки скребут. Легко ли быть битым ни за что? Как его вывести из этого состояния?..»
На какое-то время каждый предался своим думам.
— В том, что эта статья написана по заданию, нет сомнения, — прервал молчание хозяин дачи. — Истинный автор не Ю. Рощин — другой… Ты знаешь об этом? — Евней неопределенно развел руками. — Но сначала выпьем еще по одной рюмке, сейчас я тебе раскрою на все глаза, только не падай! — поднял рюмку К. и, не дожидаясь гостя, залпом выпил, возможно, тем самым желая погасить свое волнение. А затем, пристально посмотрев на Евнея, тихо сказал: — Это подстроил тебе помощник первого секретаря, русский писатель… Мой информатор — большой чин из «Большого дома». Он тебе сочувствует, врать не будет. Помощник первого тебя совсем не знает, никаких дел ты с ним не имел. И как такой человек мог сделать такую подлость, не понимаю… Или было что-то между вами?
— Прошлой осенью, в конце года, мы с ним случайно встретились в вестибюле «Большого дома». Владислав Васильевич сам меня остановил, мы познакомились во время поездки Димеке в Караганду, тогда и немного побеседовали о литературных новостях…
— Что ты говоришь, значит, вы знакомы?
— «Как у вас дела?» — спросил тогда меня помощник. «Вроде неплохо, — ответил я, — кажется, мы с вами вместе подняли тираж «Простора», осенние номера журнала идут нарасхват». Может быть, мне не надо было говорить так. Дело в том, что его новая повесть «Закон Бернулли» была опубликована в том же 9-м номере, где печаталась вторая часть моих «Записок». «Вам понравилось мое произведение?» — пристал ко мне Владимиров. Видимо, он ждал, что я скажу что-то лестное о нем. Наверное, для него был очень важен мой положительный отзыв. Но я не оправдал его надежды, отделавшись общими словами. А он уже ухватился за отдельные мои мысли: «Евней Арстанович, напишите рецензию. А куда поместить, я скажу вам позднее…» Мне надо было сказать: «Подумаю», но, что поделаешь, я отказался: «Нет, Слава, я уже не пишу рецензий, давно отошел от жанра критики…»
