Если любишь… - [54]

— Кого не было? — наивно переспросила самая молодая из женщин, Валюха Телегаева, как и Володька, жившая в заводском общежитии.

— Задниц не было, — выпалил Володька, посмотрел на Екатерину Васильевну и покраснел. — Ну, ладно… Можно объяснить человеку, за какие шиши деньги взяли, я ведь не против, если очень надо.

Екатерина Васильевна достала из стола коробку «Казбека», открыла, взяла папиросу, смяла и защемила в уголке губ.

— Садись, Урванцев.

Он покорно сел.

— «Казбек» будешь?

— Буду.

Чиркнул камешек зажигалки, и Володька потянулся прикурить.

— А не боишься, что я, многодетная мать, тебе за твое потаскушество глаза выжгу? — неожиданно спросила Екатерина Васильевна.

— Чево эта?! — испугался Володька. — Сами обзывают, а самим слова не скажи…

— Ты что из себя дурачка-то строишь?

— Да кто строит?

— Ты-то. Поди, давно уже посмотрел шифр по книжечке, знаешь, за какие грехи тебе эта статья.

— Когда давно! Когда давно! Я сегодня первый раз заметил, что высчитываете.

— Только не говори, что не знаешь, сколько получать.

— Мне хватает, буду я за вас считать…

— Хорошо, — Екатерина Васильевна бросила Володьке книжечку с цифрами расчетных статей. — Смотри!

Володька долго копался в книжечке, пока нашел нужную статью. А найдя, вытаращил на учетчицу свои синие глаза.

— Не смотри, не смотри, гипнозам не поддаюсь, не такие смотрели.

— Ну вы даете, теть Кать! Это же алименты!

— А ты думал, по исполнительному листу тебе как за освоение новой техники приплачивать будут, да?

Володька покрутил головой, налил воды из графина, выпил.

— Ну, дела-а… Это кто ж подал-то?

— А ты подумай.

— Что ему думать, — завозмущались женщины. — Он еще и вспомнить не может — пришел, увидел, наследил. Видать, что много следил-то?

— Да где, где следил? — крикнул Володька. — Сроду ничего такого. Вот разве до армии… Неужели Наташка, а? Теть Кать?!

— Не знаю, Урванцев, я у твоих истоков не стояла.

— Дак, че ж она, мотря, не сказала ничего, а в армию написала, что замуж выходит и уезжает на Север, аж в Минусинск.

— Минусинск — это на юге Красноярского края, — поправила его Валюха.

— Сама ты… Минусинск — от слова «минус». Крайний Север.

— На север или на юг — тебе никакой разницы. Твоя Наталья из деревни, видать, от позора сбежала. Ты с ней был зарегистрирован?

— Нет, так ходили.

— Ну уж «ходили», — язвительно заметила самая толстая из учетчиц.

— Ходили! — взъелся Володька.

— А дите?!

— Откуда мне знать? Может, это Сенька Верблюд постарался, он все под нее клинья бил, а она на меня свалила.

— Погодите, девочки, — Екатерина Васильевна задумалась. — Погодите… Ты с ней точно не регистрировался?

— Точно.

— Ни тайно, ни явно?

— Ну вот, буду я врать!

— Тогда путаница получается, что с него не двадцать пять, а десять процентов брать, по закону. Хотя…

— С таких всю зарплату удерживать мало, — опять влезла толстая.

— Погоди, Нина, может, все-таки ошибка?

— Прокуратура не ошибается.

Володьке стало скучно — то ли от усталости, то ли от того, что перенервничал. Он поерзал на стуле, просмотрел портреты артистов, развешанные по стенам, ткнул «казбечину» в огромную мраморную пепельницу и встал.

— Ну я пойду, теть Кать, вы тут сами разбирайтесь.

— Да уж теперь подожди, что-то все запуталось. — Она вытянула из пачки очередную папиросу, прикурила.

— Откуда листок-то пришел? — нехотя спросил Володька.

— А? — будто не расслышав, переспросила Екатерина Васильевна. Потом положила папиросу в пепельницу, достала из сейфа какую-то красную папку, долго листала бумаги, наконец нашла нужную, раза три просмотрела ее. — Из Москвы… истец — Лаврова Мария Егоровна. Кто такая?

— Не знаю, сроду с Урала дальше Куйбышева не выезжал. Дядя у меня там.

— Где?

— В Куйбышеве-то, говорю, дядя у меня живет.

— Ясно. Значит, в Москве ты не бывал?

— Нет.

— Наверное, она туда выехала, — предположила с ходу толстая Нина.

— Кто она-то, я же говорю, сроду такую не слыхивал. Вот крест, — он перекрестился.

— Не богохульствуй, — строго посмотрела Екатерина Васильевна.

— Да его нет, бога-то.

— … и не твое дело… Что ж нам делать? — она с сомнением поглядывала на парня.

— Я предлагаю прекратить эти вычеты, — официально, будто на профсоюзном собрании, предложил Володька.

— Тогда, — Валюха даже покраснела от волнения, — придется все удержанные за год деньги ему вернуть, а мы это сделать не можем. Возвращать должен тот, кто получал.

— Ясное дело, — Екатерина Васильевна опять прикурила.

«Вот же химеры природы, — подумал Володька, — курит как сапер, а детей нарожала…»

— Дело ясное, — повторила учетчица, — только не нам это все решать. У нас есть исполнительный лист, а это документ серьезный, и мы обязаны высчитывать, пока его, лист этот, не аннулируют. Так что, Урванцев, напиши-ка ты в Москву, а там видно будет.

— Куда это в Москву? — испугался Володька. — Вы тут научите!

— Пиши-пиши, в этот самый суд, откуда бумага пришла, пусть разбираются. Мы тебе справку дадим, сколько высчитать успели, к письму и приложишь.

Если честно говорить, все время учебы в школе Володька отличной успеваемостью не страдал, однако в дальнейшем это нисколько не помешало ему быть хорошим токарем. Брал Володька, как он сам признавался, оптимизмом. Вот чего-чего, а оптимизма в нем было хоть отбавляй. Работая, он пел, причем не просто мурлыкал какую-нибудь замысловатую мелодию, но пел во все горло, и получалось у него хорошо. Гаврилыч, мастер токарного участка, бывало, встанет у него за спиной и слушает, слушает, потом подойдет к кому-нибудь из токарей, головой покачает и скажет: «Эхма, а?! Ну откуда у этакого шалопая такой талант? Голос ведь… натуральный!»