Если любишь… - [53]

Он сидел на скамье и плакал, плакал, как в детстве, — то надрывно и глубоко, будто слезы идут из самой души, то стихал и лишь обиженно всхлипывал.

Он не видел, как свет в окне погас, не слышал, как вышла из ворот мать, — ей надоело ждать дома, и она решила посидеть на скамье у ворот, — ночи еще теплые.

— Коля, ты, что ли? — спросила она тихо.

— Я, мам… — всхлипнул он жалобно.

— А что ревешь-то? — она подошла к нему, обняла за голову и прижала к себе. — Случилось что-нибудь?

— Андрей Долгов умер, напарник мой по заводу, — он с трудом произнес имя Андрея, оно будто потрясло его изнутри. — Ан-д-рей… — он опять заплакал.

— Ну, вот… Умер, так ведь не так же реветь-то, убиваешься прямо. У нас вон на «задах» старик умер, так детки после похорон напились да песни всю ноченьку-то в огороде пели. Вот те и жалость. У старухи-то кровоизлияние было под глазом — так перенервничала… Там отец родной, а ты… напарник, небось десять лет и не вспоминал его, а тут разревелся. Ну, не реви! Не реви! — крикнула она. — Пойдем, умоешься. Вишь, разнервничался.

Он покорно встал:

— Пошли.

Умывшись, Николай ушел в свою спальную комнату, разделся и сел на разобранную уже матерью постель, потом встал и прошлепал в горницу, где на диване спала мать.

— Ты че опять? — шепотом тревожно спросила она.

— Прости меня, мам!.. — глухо сказал Николай. — Брошу я все, вернусь к тебе…

— Это как «брошу»? А работа? У тебя ведь там работа вон какая важная!

— Пропади она пропадом, эта работа… Здесь в газету пойду.

— И не думай! А как жена-то не захочет, а у вас ребеночек скоро народится. Ребенка-то тоже бросишь?!

— Не знаю.

— Ну-ка, иди спать, — мать села в постели. — Иди-ка, добром прошу тебя, утром договорим. У меня уж давление поднимается, всю ночь не усну.

Николай долго ворочался и слышал, как ворочается и что-то ворчит мать в горнице. Потом включился свет на кухне, мать позвенела какими-то склянками, видимо, выпила лекарство. А потом он уснул и уже ничего не слышал и не видел.

Он вернулся в Москву со злостью неизвестно на кого: на себя ли, или на жену, или на весь белый свет. И работа не увлекала.

Но постепенно все укладывалось, и за ежедневной газетной суетой боль в душе успокоилась, боль… Но остались горечь и сомнения: а так ли я живу?

Андрей не ловил звезд с неба, носил в себе болезнь — не жаловался, отдал себя на разграбление жизни, работе, да, на разграбление ли? Или просто: работал как честный человек, чтоб без упреков людей и собственной совести, без легкой жизни, мелкой суеты вокруг кормушки, без оглядки на молву — «тот вон достиг, а этот жилой слаб». И может, Рыба в чем-то по-своему прав. И, наверное, истина — это самоотречение, ради детей, ради самой жизни.

Но в чем же все-таки виноват он, Николай Белозеров? Ведь другие живут, так сказать, купаются в лучах, и он так захотел. Разве это плохо? Почему же у одних все просто, а его грызет совесть? И ведь неясно, ну, убей, неясно — почему?

Бросить все, вернуться?

Где же выход? Где?

…Горит свет в окнах…

ДЕЛО ПО ИСКУ…

Была у Володьки мечта — купить лодку с мотором, чтобы в приезды в родную деревню объехать недальние, протянувшиеся аж на тридцать километров озера. И работал Володька Урванцев с песнями в каком-то радостном предчувствии той минуты, когда накопит нужную сумму, пойдет в магазин и выберет себе самую что ни на есть дорогую и надежную лодку, а к ней мотор «Вихрь».

А что, если завезут, и катер присмотрит.

Но с некоторых пор ему стало не до песен.

Получив однажды зарплату и расчетный квиток, он впервые рассмотрел листочек с мудреными с виду цифрами и установил, что с него каждый месяц высчитывают непонятно за что лишние сорок — пятьдесят рублей. Согласитесь, трояк — это терпимо, десятку — ну, куда ни шло, если ты холостяк, но пятьдесят рублей — это уже ощутимо.

Володька пошел в цеховой расчетный отдел и с порога, что называется, «полез в бутылку».

— Теть Катя, это что за статью вы мне тут присобачили? Полсотни высчитали?

Тетя Катя, а если учесть почет, которым окружали на заводе женщину, имеющую восьмерых сыновей, Екатерина Васильевна Трегубова, внимательно рассмотрела Володькин квиток и заявила:

— Высчитываем за дело. С таких, как ты, надо больше брать.

— А я че?! Че я?! — возмутился Урванцев. — Это не по закону — драть с человека шкуру без причин! Прогулов, кстати, я не имел всю жизнь, а что Кружкина тельфером зацепил и приподнял, так за это по профсоюзной линии выговор можете дать, у меня один уже есть, но не полсотни же высчитывать!

— Ты, милок, не кричи на меня, я тебе в бабушки гожусь, — осадила Володьку Екатерина Васильевна. — Ты в зеркало на себя посмотри, когда время будет, посмотри в глаза-то свои бесстыжие! А? Хорош, еще права качает, — обернулась она к своим коллегам, с самого начала заинтересовавшимся перепалкой.

— Точно, — подтвердили женщины. — Глаза-то свои синие хоть бы спрятал, проходимец, а то ведь всю сущность выставил напоказ — и какая только поверила?

— Че-е-е-во? — в нос прогудел Урванцев. — Че-е-е-во эта? Вы мне зубы не заговаривайте, а говорите, почему полсотни сняли? Я, может, лодку моторную купить хотел. Сидят тут… Фундаменты поотращивали, в сорок шестом небось таких не было!.. — разошелся Володька.