Если любишь… - [55]

Резковато, конечно, Гаврилыч отзывался о Володьке, но и Урванцев был, как в цехе говорили, «парень еще тот». Брался на спор остановить патрон у ДИП-300 на малых оборотах. Поспорил, обнял патрон, включили станок на 120 оборотов в минуту, и полетел Володька через станок, будто тот провел бросок через бедро.

Или однажды в обеденный перерыв, когда в цехе никого не было, зацепил крюком кран-балки короб для стружки, сам залез в короб и щиток управления прихватил.

Входят в цех начальник с заместителем и видят удивительное явление: ездит по пустому цеху кран-балка с коробом, причем короб то спустится, то поднимется.

«Не иначе бунт механизмов начался», — решили было начальники, но тут вольготно разнеслась по пустому цеху Володькина песня, все прояснилось, и нарушитель правил техники безопасности получил строгий выговор с предупреждением.

Одним словом, вниманием товарищей по работе Володька не был обделен. История с алиментами сделала его просто героем.

В цехе обсуждали все детали этого дела и пришли к выводу: раз с другими такое не случалось, то не иначе Урванцев сам все нарочно подстроил.

А тем временем Володька мобилизовал свои знания в области русского языка и написал в московский суд следующее заявление:

«Дорогие товарищи, с большим удивлением обнаружил я такой факт: уже почти год с меня берут алименты по сорок-пятьдесят рублей в месяц. У меня зарплата сдельная. А эту самую Лаврову Марию Егоровну и ее ребенка я сроду не знаю, да и вообще ближе Куйбышева, где у меня дядя, к Москве не приближался. Дак где же справедливость? Кто-то там грелся-грелся, а я отдувайся. Прошу это дело расследовать второй раз и решить его по достоинству. В просьбе прошу не отказать. Справку за высчитанные деньги прилагаю.

С уважением Владимир Иванович Урванцев».

Ответ был получен примерно через неделю, но уж больно несерьезный ответ. Так, вроде уведомления:

«Уважаемый товарищ Урванцев! Ваше дело еще раз рассмотрено прокурором и возвращено в следственный отдел для доследования».

Ну что это за ответ, спрашивается?! Володька разволновался так, что три недели у него все валилось из рук, прямо работать не мог, а уж про песни начисто забыл. И не потому, что боялся этого доследования, нет, вины за ним не было, а просто мучился: вдруг опять ошибутся, ведь в цехе заклюют, скажут: мол, кот этакий, от закона убежать хочешь? Моральные наши принципы попираешь? Чтоб ребенок гражданки Лавровой рос сиротой и без материальной поддержки? Ага! — скажут. Нет тебе, хапуга и алиментщик, ходу, хвост-то прищемили тебе?! Да еще если до деревни дойдет — заедят!

Но через месяц пришел ему из Москвы пакет.

«Уважаемый Владимир Иванович! — говорилось в письме. — Ваше дело пересмотрено. Установлено, что иск вам предъявлен был ошибочно, почти полностью совпали ваши анкетные данные и подлинного виновника. Кстати, его местопребывание установлено.

Гражданке Лавровой предъявлен от вашего имени иск с требованием возместить вам сумму в размере 453 руб. 78 коп., полученную по перечислениям согласно справке вашего расчетного отдела. Ответчица (гр. Лаврова) отказалась вернуть эту сумму, мотивируя свой отказ тем, что деньги истрачены. Дело передано в суд. Слушание дела будет происходить в помещении районного народного суда».

Прочитав бумагу, Володька, ясное дело, обрадовался, но, когда на другой день пришел на работу и показал полученный документ, настроение ему испортили.

— Ну и что ты радуешься, полундра в комбинезоне? — осадил его Гаврилыч. — У ней дитя на руках, а с нее такие деньги требуют, где она их возьмет?

— Как где? — растерялся Володька. — Эта… Где хочет!

— Решил… А человека тебе не жалко?

Володьке стало неловко. В самом деле, что он, жлоб, что ли?! Но ведь и деньги не бросовые, а им самолично заработанные.

— А пусть у того гада, который прятался незнамо где, возьмут и мне отдадут.

— Да-а… Он, поди, где-нибудь пристроился, что с него за десять месяцев только сотни полторы и доходу, а тут сумма! — Гаврилыч поднял палец, мол, прочувствуй. — Сумма!

— Во дела! — озадачился Урванцев. — А че ж делать-то?

— Ты вот что, — предложил токарь-карусельщик Кружкин. — Ты сам туда поезжай, на суд. Посмотри, что, как… Может, она тоже еще та, тогда и думать нечего.

— Что значит «еще та»? — обиделся Володька. Он уже испытывал нечто вроде родства с этой далекой и незнакомой Лавровой Марией Егоровной.

— Ну, может, гуляет направо-налево, — пояснил Кружкин.

— Это в каком смысле «гуляет»? — распетушился Володька. — А ну повтори!

— Ты ладно… — Гаврилыч потеснил его в сторону. — Не задирайся, защитник выискался.

— Во, еха-муха, — Володька рассердился не на шутку. — Сам только что говорил, а сам тут же взад пятки.

— Правильно я говорил, и Кружкин тоже… Съезди туда, присмотрись. Разберешься — позвонишь, а мы тут подумаем, глядишь, что и присоветуем…

— Ну вы даете… присмотрись, позвони… Че я, маленький?!

— Вот и поезжай, Москву заодно посмотришь, небось не бывал?

— Не-е, не бывал.

Не откладывая дела в долгий ящик, Володька в тот же день написал заявление на отпуск, и хотя очередь у него подходила только в ноябре, случай был исключительным, и начальство пошло навстречу. Начислили ему двести рублей отпускных, и он засобирался в столицу.