Если любишь… - [11]

Перед выходом, когда сдавали капитану Кайгородову документы, а Бородюк с Поповым, бывавшие уже в тылу у немцев, и награды, Иван отдал и недописанное письмо, попросив сохранить обязательно: мол, вернусь — допишу, а то как-то времени не нашлось. Да и Бородюк сказал, что отправлять письмо перед выходом на задание — плохая примета, одно слово — последнее письмо.

* * *

У Попова была своя тактика диверсий. В первые же три дня отсыпаясь урывками и делая большие переходы, они подорвали в пяти местах линию связи, взорвали железнодорожный мост, небольшой, правда, но все же мост, и случайно на проселке, забросав гранатами бронемашину, взяли в плен тощего, как вобла, немецкого полковника.

Полковника нужно было переправить в тыл. Знающих немецкий среди них не было, не нашел капитан Кайгородов кандидата «для штабной работы».

Бородюк пытался беседовать с полковником, тыча пальцем в карту немца:

— Ну, где есть панцирь? Пехот?

Немец таращил на него зеленоватые свои глазенки, кутался в толстую, на вате, шинель и лопотал в ответ что-то нечленораздельное.

— Битте — пожалуйста, — опять начинал старшина. — Где есть вас ист дас, в рот тебе дышло, панцирь-дивизий, пехот, артиллерий, ворум? Да не моргай ты, вобла астраханская, говори!

Бородюк был из Верхнетуринска, работал на лесозаготовках, отсюда и было «своеобразие его словарного запаса», как говорил капитал Кайгородов. А вообще в их группе почти все были уральцами, капитан испытывал необыкновенное доверие к землякам.

— Кончай, Бородюк, надо его переправить к нашим, там разберутся, — Попов расстелил перед собой карты — свою и полковника. Странная у немца была карта. Было ясно, что на ней отмечено все, о чем хотел выспросить Бородюк, и в то же время ничего не было понятно. Значки, которыми помечались объекты, полковник, видимо, зашифровал по своей, ему одному известной системе.

Лейтенант старательно перенес на свою карту все пометки, не понимая их значения.

— Вот, — сказал он, закончив работу, — Бородюк, берешь пятерых, идете к нашим. Будете двигаться, обходя все пункты, так или иначе помеченные на карте полковника, кстати, за него самого и за карту — головой… Далее, отсюда двинемся двумя группами. Мы пойдем сюда, — Попов ткнул карандашом в разрез двух болот. — Завяжем бой, пошумим и уйдем опять в тыл.

— Они вас окружат и раздолбят из пулеметов, как моя бабушка… — Бородюк не договорил, что и с кем сделала его бабушка.

— Не перебивай! — сердито сверкнул глазами Попов. — Вы идите через болото, ближе к линии фронта, определитесь, через какое. Немцы не любят на болотах сидеть, располагаются по краям, да и вряд ли так уж сильно ждут кого-то с болота. Мы их отвлечем. Если проскочите тихо — быть вам у наших, а уж и вы зашумите — тогда-то, как там твоя бабушка?

— Окружила дедушку, — подсказал Чигульков, радист.

Все рассмеялись. Немец, настороженно посматривавший исподлобья, вдруг тоже подхалимски хихикнул.

— А ты что зубья скалишь? — возмутился Бородюк. — Тоже… Макс Линдер?

— Хватит, — Попов встал. — До линии фронта пятьдесят километров. Завтра в двадцать два ноль-ноль мы завязываем бой, вы делаете рывок и выходите на болото, за ночь болото нужно пройти. И ночь, чтобы выйти на исходный рубеж. Группа Бородюка — Бочаров, возьми трофейный МГ. Саночкин, Мокрых, Партин, остальные — со мной. Чигульков, передай, чтобы ждали Бородюка с подарками в квадрате сорок три, и закопай рацию. Если вернемся — заберем, нет — Бородюк, запомните на всякий случай место… Всем десять минут на сборы — и в путь.

Собрались молча. Одни уже точно знали, что идут на смерть, другим было не по себе от того, что у них есть шанс выжить.

Ровно в двадцать два ноль-ноль на правом фланге разгорелся бой.

— Пора? — спросил Иван, ни к кому не обращаясь, и поправил на спине МГ. — Сползает, гад…

— Выждем, — Бородюк сплюнул меж зубов. — Пусть фриц заглотит. Мокрых, ты за эту воблу отвечаешь, — он указал подбородком на немца. — Хоть тони, а его вынь.

— Ладно, — флегматично ответил Мокрых. — Сделаю.

— Бочар, пойдешь прямо за Мокрых, Партин с Саночкиным чуть сзади справа, я — слева… Всем быть рядом, если что — шесты подавать. А уж если хана, тонешь — тони молча, не орать. Мокрый, завяжи полковнику рот, чтоб не квакал. Все ясно?

— Понятно, — за всех ответил Саночкин, самый пожилой в группе боец. Ему уже исполнилось тридцать пять.

* * *

Ползти по мокрому мху было нестерпимо холодно. Сразу промокла одежда, заледенели пальцы. Иван, пристроившийся поначалу за Мокрых с немцем, приотстал, надо было кому-то на всякий случай быть позади всех, для прикрытия, и лучше всего именно ему. Ведь у него МГ.

Бой на правом фланге прекратился, стих. Потом простучала одинокая очередь из «шмайссера», и стало тихо. Бородюк посмотрел на часы.

— Кажись, нашим капут, Бочар, — проползая мимо, сказал Бородюк.

— Может, ушли… — неуверенно возразил Иван.

— Нет. Слишком быстро все кончилось, да и добили, видать, кого-то.

— Логика у тебя, старшина… — неприязненно из-за равнодушного «капут» и «добили» буркнул Иван.

Бородюк оглянулся, видимо уловив эту неприязнь в голосе Бочарова, и ворчливо заметил: