«Если есть на свете рай…» Очерки истории Уругвая - [27]

«Неформальная» империя на Ла-Плате утвердилась прежде всего благодаря финансовому господству Сити, торговле прочными и удобными британскими мануфактурными изделиями, изысканными предметами роскоши для местных олигархов. Однако нельзя недооценивать и элементы «культурного империализма».

Идеология империи строилась на «цивилизаторской миссии» англичан, которые, благодаря своим особым «талантам», возвысились над другими народами. Латиноамериканцы для них были «туземцами», ограниченными существами, страдающими от комплекса неполноценности. Их эксплуатация была исторической неизбежностью[110]. «Миссионеры» британского империализма брали пример с испанских и португальских предшественников, стараясь сохранить прежнюю схему – экспортировать в Европу сырье и драгоценные металлы, и использовать континент как обширный рынок для своей готовой продукции[111].

Великий ученый и гуманист Ч. Дарвин недалеко отошел от этого подхода при своем описании Ла-Платы (он был там в 30-е гг. XIX в. во время второй экспедиции на корабле «Бигль»). Осматривая местность, он писал, что не мог избавиться от чувства, что перенесся на несколько столетий в прошлое, что из-за испанцев время там остановилось. Местные жители, констатировал он, полностью пренебрегают окружающими их чудесными дарами природы: прекрасные водные артерии Ла-Платы и Параны почти не используются для создания разветвленной сети транспорта. «Насколько изменилась бы эта река, если бы английские колонисты по воле судьбы первыми поднялись вверх по Ла-Плате! Какие величественные и прекрасные города выросли бы вдоль ее берегов!»[112]

Расистский подход был характерен для политики, социологии и этнологии. Расовое и этническое смешение в Южной Америке сделало «гибридность» главной мишенью расистских этнологических теорий, которые предсказывали неизбежное вырождение и гибель коренного населения и метисов. Г. Спенсер в классической работе «Принципы социологии» утверждал, что полукровки (half-caste), составляющие большинство населения Южной Америки, не могут адаптироваться к быстрым общественным переменам, спокойно развиваться в социальном плане, придя к выводу, что «современные южноамериканские республики с их вечными революциями показывают нам плачевный результат этого смешения»[113].

Однако этот расизм существовал для «внутреннего пользования». А у местных жителей вызывали зависть манеры новых господ, аккуратность, деловитость. Лондон не жалел средств для поддержания «имиджа» британцев. Именно они свели цивилизацию к простой формуле: «красота, чистота и порядок». В моду вошли английские костюмы, прически, спортивные игры, повсеместно возникали «Английские клубы», школы и кружки по изучению английского языка, издавались газеты и журналы. Эта культурная экспансия оказалась гораздо более действенной, чем сила штыков. Дошло до того, что местные жители стали ассоциировать себя с британцами. Чилийцы с гордостью называли себя «латиноамериканскими англичанами», а о жителях Ла-Платы (после наплыва туда иммигрантов из Италии) говорили, что это «итальянцы, говорящие по-испански и воображающие себя англичанами».

Прошло менее десяти лет с кровавых событий английского десанта на Ла-Плате, и враждебность к британцам сменилась рабской угодливостью. Дошло до того, что власти Буэнос-Айреса (опасаясь интервенции Испании) обратились к послу Стрэнгфорду с просьбой установить колониальную власть Британии над Ла-Платой! В письме Верховного директора Соединенных провинций Рио-де-ла-Платы К.М. Альвеара говорилось дословно: «Сеньор Мануэль Гарсия, государственный советник, проинструктирует вас о моих последних замыслах относительно умиротворения и будущей судьбы этих провинций. Пять лет болезненного опыта убедили всех людей, имеющих разум и рассудок, в том, что эта страна не созрела и не в состоянии самостоятельно управлять собой, и ей нужна сильная внешняя рука, которая руководила бы ею и поддерживала в ней правопорядок, иначе она неизбежно погрузится в ужасы анархии»[114].

Очевидные успехи Англии в навязывании экономического, политического и культурного империализма позволили главе Форин-офис Дж Каннингу произнести в апреле 1823 г. в парламенте речь, в присутствии посла Франции (которому пришлось молча перенести это унижение): «Пусть вам достанется слава победы, за которой последовали бедствия и разруха, а нам – не столь славные успехи в промышленности и постоянно растущем благосостоянии… Время конных рыцарей миновало, настало время экономистов и счетоводов»[115].

Бывшие испанские колонии и Бразилия стали рынком для английских товаров, источником дешевого сырья, местные правительства получали фунты стерлингов под ростовщические проценты. Каннинг не ошибался, когда в 1824 г. писал: «Дело сделано, последний гвоздь вбит, Испанская Америка свободна, и, если мы не провалим дело сами, она будет принадлежать Англии». Ла-Плата вступила в период «Pax Britannica», который продлился вплоть до начала первой мировой войны[116].

Сисплатинская провинция

Политический контекст событий, связанных с созданием Уругвая, включал не только «верхний уровень» решений, принимаемых в Лондоне, а также противоборства между Аргентиной (так стали называться Объединенные провинции Рио-де-ла-Плата после принятия конституции 1826 г.) и Бразилией, но и жестокие баталии между различными политическими партиями и группами на местном уровне (которые также поощрялись британцами в их стратегии тогдашнего «контролируемого хаоса»).