Еще дымит очаг… - [21]

Должен заметить, что я с самого начала удачно выбрал дипломную. Я собирался заниматься полеводством и работу взял о травопольной системе, о том, как она применяется у нас в Дагестане.

Еще в самом начале пятого курса, в сентябре месяце, поехал я домой на три дня, чтобы взять по своему родному колхозу выборку: какие у нас там поля, чем засеяны и какая сменяемость культур.

Ездили мы тогда по пустым осенним полям верхом на конях с бывшим моим школьным комсомольским вождем Агавом. Он окончил сельскохозяйственный техникум в нашем районном центре и работал третий год в колхозе бригадиром, был женат и уже имел двоих детей.

Целый день ездили мы тогда с Агавом по прекрасно пустым, бескрайним полям, над которыми дрожал, словно чуть позванивая, хрустальный воздух ранней осени.

С моими записями мы могли бы справиться быстро, но вокруг было так хорошо, и я так давно не скакал на коне, и мы с Агавом оказались еще мальчишками, способными увлекаться, поэтому и пробыли в полях целый день.

Меня поразило тогда, какие огромные куски земли были отведены под люцерну и клевер.

— Вот если бы их тоже засеять! В один год все засеять! Сразу бы колхоз план выполнил! — сказал я тогда Агаву.

— А потом, — усмехнулся Агав, — скот пшеницей кормить? И земля отощает. Какой ты шустрый!

— Да это я так, от жадности.

Мы посмеялись тогда над этим предложением…

Вдруг, бац — мартовский Пленум. В докладе на Пленуме целый раздел: «Несостоятельность травопольной системы земледелия В. Р. Вильямса. Преодолеть последствия травополья».

У нас в институте столько волнения было!

А я тут же вспомнил случайно забредшую мне и голову мысль, тогда, осенью, с Агавом. Так вот оно что — я оказался прорицателем!

Я держал в руках газету, где черным по белому было написано: «Травы, даже при высокой урожайности, не могут сравниваться с такими высокоценными культурами, как кукуруза, сахарная свекла, бобовые и другие».

«Вот именно, — думал я возбужденно, — не могут сравниваться, я же об этом самом тогда, осенью, Агаву хотел сказать, он перебил меня, глупец!»

Я был так вдохновлен, что и этот же день, шестого марта, прямо с газетой пошел к руководителю.

Мой руководитель считался среди всех ученых нашей большой области ведущим, непререкаемым авторитетом, специалистом по травопольной системе. Мы, студенты, за глаза звали его Вильямс Магомедович.

«Ага, — думал я, подходя к его кабинету, — столько лекций нам бубнил об этой системе Вильямса, а оказывается, все неправильно!»

Я был настроен по-боевому. Постучав в дверь, я вошел, не дожидаясь приглашения.

— Вы читали?

Я настолько ошалел, что, войдя в кабинет, даже не обратился к хозяину по имени и отчеству.

— Читал, читал, а как же! Не видите, газета у меня на столе. Настольная книга, так сказать, — непривычной в его устах скороговоркой ответил мой доцент и, смущенно потирая свою розовую лысину, обернулся к портрету Вильямса, который висел над ним. Это был огромный поясной портрет академика, выполненный масляными красками.

— Мне хотелось бы переменить акцент в моей дипломной работе, — набираясь невиданного апломба, сказал я. — Мне всегда казалось, что эта травопольная система не то, что нужно. Сколько земли даром пропадает. Вы согласны?

— С удовольствием! — просиял доцент, как будто я ему сделал подарок. — Я всегда согласен. Да вы садитесь, садитесь, коллега. Мне очень приятно, что вы такой молодой и так по-государственному подходите…

«О, даже коллега! — отметил я в уме. — Прекрасно, я тебя прижму, старая крыса! Ты еще вчера так восхвалял эту травопольную систему!»

Я уселся уверенно в кожаное кресло рядом с его столом.

— Я, знаете, тоже всегда, — наклонился ко мне доцент и прошептал (видно, чтобы портрет не услышал), — я всегда тоже сомнение имел. А сейчас, когда, наконец, — он гордо выпрямился и заговорил громко, внушительно, как будто снова читал лекции, — сейчас мы эти последствия ликвидируем! Да, бесповоротно ликвидируем! Я рад, что вы разделяете мое мнение, мою решимость бороться. А то тут, знаете, некоторые болтают. Зоркости, так сказать, масштабности им не хватает, еще учеными числятся… Они, видите ли, сомневаются… Какой позор сомневаться ученым, просто позор. Я не побоюсь сказать, что это близорукость, политическая близорукость!

Я слушал его молча, с восхищением. Я понял в эти минуты, почему он так преуспевал в жизни. «Вот это да! думал я. — Пять лет пел нам одно, а сейчас с тем же азартом говорит другое. Какая маневренность! Какая ловкость! Вот это да!»

— Да, да, — сказал он мне, на прощание подавая руку. — Вы на примере своего колхоза должны вскрыть, разоблачить, доказать всю пагубность травополья. Мы должны бороться за то, чтобы это травополье ликвидировать! Желаю удачи!

* * *

И вот я поехал в аул собирать материал из опыта моего колхоза. Я бегал за натужно гудящими тракторами, которые перепахивали поля люцерны и клевера, и все записывал, записывал.

— Сынок, — говорил мне отец, — сынок, скот останется без корма на зиму, да и летом ему нечего будет есть. Чему ты радуешься и бегаешь?

«Недопонимает старик, — снисходительно думал я, — нет масштабности, держится за дедовские методы. Эх, косность, даже в собственной семье как трудно ее одолеть, а в государстве!»