Еще дымит очаг… - [19]

Напряженно слушая, «инженер» долго молчит, потом сообщает о дальнейшем:

— На орудийном лафете везут по улицам. Рядом с ним идет почетный караул. Впереди несут венки и его ордена и медали на красных подушечках. За урной с прахом идут члены правительства, жена с детьми, родные и близкие.

«Инженер» замолкает.

— Ну? — тороплю я «инженера».

— Понимаешь, не могу я рассказывать, — умоляюще смотрит на меня он, — не могу…

— Ну дай тогда мне послушать…

«Инженер» через «депутата» передает мне наушник. С минуту «депутат» слушает сам и, вздыхая, отдает мне.

Я прикладываю наушник к уху.

— Похоронная процессия приближается к Красной площади, — гудит мембрана. — Урна с прахом покойного Владимира Михайловича Комарова медленно движется на орудийном лафете в окружении почетного караула. В этом печальном траурном шествии сегодня участвует не только Москва, но и вся наша страна. Безвременная гибель нашего космонавта, одного из талантливейших инженеров, — огромная утрата для нашей страны. Вся сознательная жизнь виднейшего, талантливейшего испытателя космических кораблей…

Я отдаю наушник «депутату», закрываю глаза.

«Ради науки он пожертвовал жизнью. Отнял эту жизнь у себя, у отца, у жены, у детей, которых так любил! Там, в космосе, он один работал на все человечество. И все человечество оплакивает его сегодня. Он погиб. Но какой прекрасный след в душах людей и делах страны оставила его жизнь! И я ведь мог погибнуть, едва не погиб. Бессмысленно, бесславно… Он работал на все человечество… А я… даже заботы моего родного аула мне чужды. Какой смысл имеет эта моя погоня за легкой городской жизнью? Неужели я родился на свет для такой тупой, суетливой, бессмысленной жизни, какую вел все эти годы? Скоро тридцать… А что полезного я сделал? Не для своего благополучия, не для своей шкуры… для людей — в самом лучшем смысле этого слова. Что? Ничего… Как же, совсем позабыл? Я написал диссертацию, она лежит у меня дома, в столе, пухлая диссертация: «Воспитание патриотизма у колхозного крестьянства». Осенью, вероятно, защита…»

Я усмехнулся.

Как получилось, что я, так любивший землю, соблазнился на легкие хлеба, остался в городе подшивать бумажки?

Моя нива — белый листок бумаги, мой плуг — шариковая авторучка, мой урожай — улыбка начальника, похвала его за радение, которое проявляю я на оторванной от жизни бесполезной работе. Даже выслужился — вот уже месяц на новой работе, пошел на повышение в министерстве. Годам к шестидесяти и в большие начальники выйду. У меня уже выработался ряд качеств канцеляриста, к примеру, приятная, мягкая улыбка, предупредительность к старшим по чину, аккуратность в ведении бумаг, умение придавать лицу вид постоянной озабоченности и служебного рвения, к тому же я прекрасно играю в шеши-беши и не имею привычки выигрывать у начальника несколько раз подряд.

Как получилось, что стал я таким удобным, таким обкатанным со всех сторон, как речной голыш, человеком? Когда я успел опустошить свою душу?

13

Когда началась эта цепная реакция разрушения моей личности, разрушения цельного доброго характера?

А может быть, я никогда и не был цельным человеком? Может быть, я сейчас, задним числом, выдумываю добрые начала, некогда бывшие во мне? Может быть, и сейчас, на этой тяжкой постели, я подтасовываю и лгу?!

Нет. Как перед богом, говорю перед собственной совестью: нет, я не лгу. Я был светлым, искренним, беспредельно добрым парнем, когда приехал в город.

В палате полутемно и со стороны окна слышится тихий, едва уловимый ухом шелест. «Дождь!» — догадываюсь я и, спеша подойти к окну, сажусь на кровати и нащупываю ногами шлепанцы.

Я уже понемножку встаю, дело идет на поправку.

За окном все небо обволокли низкие серые тучи, а деревья в больничной усадьбе, маленький одноэтажный домик невдалеке, черный мокрый асфальт дороги, пролегающей рядом с больницей, и даже море, видное отсюда, затянуло частой сеткой мелкого летнего дождя.

Я распахиваю форточку, и в спертый воздух палаты врывается чистое, свежее дыхание омытой земли. Я подставляю голову под эту освежающую струю и долго стою так, закрыв глаза, всем телом вдыхая в себя дурманящий аромат дождя. У меня вдруг кружится голова, и я хватаюсь рукой за оконную ручку, чтобы не упасть, а по всему телу разливается сладкая истома.

Дождь, боже мой, какое это счастье! Мне почему-то хочется плакать, но глаза сухие. Я прислоняюсь лбом к холодному стеклу. А дождь все идет и идет, и во всей этой картине есть что-то смиренное, кроткое. Даже море, обычно всегда бурное, сегодня на редкость спокойное и чувствуется в его мелкой зыби блаженная умиротворенность.

На траве, что растет под нашим окном, вздрагивая, висят капельки дождя, только они почему-то не прозрачные, а белого цвета. Терпко пахнет мокрая земля. Этот запах наполняет душу чем-то удивительно родным и знакомым, очень схожим с запахом парующей земли.

Уже давно стаял в полях последний снег и медленно, словно нехотя, ушел под свежевспаханную землю. Мутная вода заполнила овраги, слабо отражая робкое весеннее солнце, которое с каждым днем начинало пригревать все сильнее и сильнее. Теперь зеленя, должно быть, поднялись и, наверное, вот-вот заколосится. Хорошо, если этот дождь идет сегодня и у нас, он так нужен сейчас земле.