Еще дымит очаг… - [17]

И вдруг сон точно рукой снимало. Наступал переломный момент, наступало как бы второе дыхание. Глаза больше не слипались, и мысли в голове обретали ясный, четкий порядок. Сразу становилось легче и свободнее дышать. Я подходил к комсомольскому секретарю нашей школы Агаву и спрашивал у него время. Агав смотрел на ручные часы, выпрошенные у кого-то на сегодня, и отвечал:

— Четыре.

«Четыре, — соображал я, — значит, осталось полтора-два часа. Это не так много, тем более что спать уже совершенно не хочется».

— Главное, — говорил Агав, — будьте вежливы с избирателями. Пусть кто-то что-то недопонимает, спрашивает у вас, а вы не горячитесь, возьмите себя в руки и спокойно, ясно объясните, что к чему и как. Вы — комсомольцы, и, значит, на вас лежит большая, я бы даже сказал, огромная задача — помочь организованно и быстро провести выборы. Директор школы мне сказал, что он надеется на нас. И на нас надеется не только наш директор, но и вся страна! Так что подвести нам нельзя никак.

— Ну, это уж ты загнул — вся страна! — усмехнулся кто-то из ребят.

— Ничего не загнул, — повышал он голос. — Наш аул — это часть страны, а аул не надеется на нас?! Надеется! Значит, и страна надеется, понял?

Агав говорил еще долго, говорил все на тему выборов. Наконец, взглянув на часы, он сказал:

— Ну, хватит нам разговаривать. Пора! — и закричал громким, зычным голосом: — Подъем! Вставайте, ребята! Время уже!

Те, кто прикорнул, протирали глаза, зевали и, ни слова не говоря, собирались вокруг Агава. Когда собирались все, Агав повторял им то же самое, что недавно говорил нам, бодрствовавшим, только в более сокращенной форме.

— Ну, пошли! — закончив свои наставления, Агав первым шел к двери. Ребята выходили на улицу.

После теплого клуба, в котором мы уже обжились и к которому привыкли за эту ночь, улица казалась глухой, холодной, безлюдной.

— Ну, значит, ты, ты и ты, — Агав указывал на меня, — идете сюда. Вы, — обращался он к другим ребятам, — идете вон по той улице, а вы…

Содрогаясь от озноба, мы небольшими группами, как десант, уходили в сырую предрассветную мглу. К утру подмораживало. Наезженная, черная колея дороги, где стояла намешанная грузовыми машинами грязь, к утру покрывалась инеем, и ее было трудно отличить от заснеженной тропинки.

Мы шли по тропинке гуськом. Идти было скользко, но отступать в сторону нельзя, иначе попадешь в припорошенную инеем колею, где по колено грязь.

Один из нас оборачивался и спрашивал:

— Начнем?

Ему согласно кивали. Тогда мы подходили к воротам и все вместе, разом изо всех сил начинали колотить в ворота, ставни и кричать что есть силы:

— Эй, вставайте, вставайте! Все на выборы!

Почти сразу же вместе с нами начинала бешено лаять хозяйская собака. Ей откликалась другая, третья, и скоро собаки лаяли уже по всей улице, в каждом дворе. Скоро улица была разбужена их лаем. А мы все стучали в ворота и окна, переходя от одного дома к другому, и кричали:

— На выборы! На выборы! Все на выборы!

Неистовый лай собак, брань разбуженных ни свет ни заря людей — все это воодушевляло и возбуждало нас, и мы начинали кричать и стучаться в ворота еще громче. Наконец, улица наша кончалась. Мы сворачивали в переулок, где тоже заливисто лаяли собаки.

Переходя из переулка в переулок, с улицы на улицу, мы будили людей, звали их скорее идти в избирательный участок и пораньше проголосовать.

А с другого конца села к нам доносились залихватские переборы гармони, четкая дробь барабана и звонкие песни. Это разъезжала по селу на грузовике агитгруппа. Там ребята тоже будили людей, не давали им спать, звали всех скорее идти в клуб, и, казалось, четкая дробь барабана выбивала: «Скорее, скорее, аульчане!..»

Все село бывало поднято на ноги в какие-то десять минут.

Разгоряченные, грязные, мы возвращались в агитпункт. А со всех сторон уже стекались к клубу люди. Их становилось все больше и больше, и, наконец, они сливались в один большой, могущественный поток…

— Не спишь? — спрашивает проснувшийся «депутат».

— Что? — не поняв вопроса, переспрашиваю я.

— Не спишь, говорю?

— Нет.

«Инженер» тоже просыпается и сонными глазами оглядывает нас.

В это время в палату заходят медсестра и молодая девушка тоже в белом халате, накинутом поверх яркого цветастого платья. В руках она держит небольшой ящичек, обитый красной материей.

— Будете голосовать, — поясняет медсестра и отходит в сторону, уступая девушке дорогу.

— С праздником! — чуть смущенно поздравляет нас девушка.

Девушка, улыбаясь, подходит к «депутату» и подает ему сложенный бюллетень.

Ну, что же, буду голосовать лежа… А так хочется встать. Во весь рост.

12

В косых лучах весеннего солнца невесомо кружатся тысячи пылинок. После завтрака всех разморило, и в палате стоит тишина, только иногда кто-то пройдет по коридору или за окном с шумом промчится по дороге машина.

— Слышь, что в мире делается?

— Делается, делается, — недовольно бурчит «депутат», — полежать спокойно не можешь?

Он гладит свой живот рукой и закрывает глаза.

— Ну что тебе, жалко? — пристает «инженер». — Если сам не хочешь, то дай мне хоть послушать.

«Депутат» обладает единственным в палате наушником, и все новости страны мы узнавали у него.