Эпоха человека. Риторика и апатия антропоцена - [93]

. Карл Поланьи еще в 1947 году подчеркивал, что, когда в обществе воцаряются логика прибыли и рыночное мышление, социальное воображение демонстрирует признаки усталости. В результате в экологической рефлексии возникают пробелы. Господство логики рынка толкает нас в пучину апатии[807]. Орескес и Конуэй в этой связи говорили о рыночном фундаментализме. Мы сосредоточены на инвестициях в добычу ископаемого топлива и продолжаем финансировать подобные проекты, поддерживаем вредную для климата торговлю на больших расстояниях и мясную промышленность, вырубаем девственные леса под плантации для выращивания масличных пальм. Поэтому можно говорить о своего рода аутизме доминирующих экономических моделей, зацикленных на фетише безостановочного экономического роста[808]. Альтернативные — по отношению к экономическому росту — ценности, например свободное время или атмосфера благополучия в обществе, недостаточно принимаются в расчет.

С другой стороны, апатии способствуют геополитические условия. Отсутствие воли к действиям, доверия и солидарности на межгосударственном уровне, как и нынешняя скандальная антиклиматическая политика США, ослабляют надежду на эффективность Парижского соглашения по климату. Огромная власть и влиятельность энергетического лобби (поддерживающего мощные отрасли горнодобывающей, автомобильной и отчасти военной промышленности) позволили необычайно успешно распространить ложные сведения об изменении климата и предполагаемых экологических мерах. Эта дезинформация серьезно усугубила апатию и дениализм. Как мы видели в седьмой главе, капитализм, опирающийся на добычу ископаемого топлива, старательно заботится о том, чтобы все оставалось по-прежнему. Весьма существенную роль здесь сыграли также лоббисты в американском Конгрессе и ведущие СМИ, которые умело использовали торговцы сомнениями и проплаченные скептики. В популярных медиа тема опасности, в которой находится планета, до сих пор занимает вопиюще незначительное место.

К другим причинам апатии и климатического тупика следует отнести слабость современных демократических систем. На этой теме я также не останавливалась подробно — она требует отдельного скрупулезного анализа. Однако участники дискуссии об экологическом кризисе на планете отмечают, что политическая апатия граждан может объясняться замкнутостью культуры потребления в развитых странах на себя саму: в ней преобладает крайний индивидуализм, не оставляющий места для заботы об общем благе. По каким-то причинам семена сомнений, которые сеют кампании, направленные на распространение скептицизма, падают на благодатную почву[809]. Далеко не последнюю роль в этом контексте играет отмеченная Гардинером неадекватность существующих институтов, в которой заключается причина нашей беспомощности перед угрозами, нависшими над планетой.

В книге меня занимали прежде всего философские предпосылки и психологическая подоплека апатии, охватившей нас в эпоху человека. Я имею в виду механизмы мышления, оправдывающие бездействие и пассивность. К ним относятся оптимизм человека, уверенного, что он сможет приспособиться к новым условиям, склонность недооценивать последствия, дениализм привилегированных (чувство вины и рациональное объяснение бездействия), предрасположенность к аморальным установкам в том, что касается изменения климата, попытка определить «безопасные» пределы риска и сосредоточиться на надежных технических аварийных планах, бэконизм (замкнутость группы экспертов, придерживающихся строгих методологических требований и принципа профессионализма), уверенность, что наше спасение в будущих достижениях техники (так называемый технологический императив), нигилизм и даже цинизм. Как мы уже неоднократно наблюдали, не только экономический постулат неограниченного роста, но и модели мышления, унаследованные от эпохи Просвещения, блокируют наше воображение, содействуя упадку, угрожающему стабильности различных систем нашей планеты.

Как я уже говорила во второй главе, нормы общения, принятые в западных странах, осуждают эмоциональность и наивность, поэтому климатических «алармистов» воспринимают как истеричных субъектов, и чрезвычайно затруднительно рисовать какие-то картины действительного прогресса. Отсутствие конкретного плана действий способствует разочарованию и отрицанию. Граждане прекрасно понимают, что их возможности что-либо изменить ограничены. Апатию антропоцена усугубляют также крайняя отвлеченность и сложность такой проблемы, как планетарный кризис (большая временная дистанция между причинами и следствиями, о которой писал Гардинер). Никто не хочет столкнуться с задачами такого масштаба, что они парализуют интеллект. Поэтому эсхатологические, апокалиптические и трагические интонации в дискуссии об антропоцене и изменении климата могут принести больше вреда, чем пользы. Это серьезный риск, сопутствующий полемике, развитие которой я здесь прослеживаю.

Кроме того, эпоха человека сопряжена с важными ценностными дилеммами. Авторы многих обсуждавшихся выше текстов подчеркивают, что обратного пути нет. Многие говорят о страхе перед утратой. На мой взгляд, нравственное состояние антропоцена — ощущение непоправимого ущерба, упущенных возможностей, утраты планеты, утраты будущего. Антропоцен — эпоха неконтролируемых и необратимых изменений. Поскольку чувство утраты стало ее лейтмотивом, в разговоре о ней зазвучали меланхолические (связанные с печалью о потере) и ностальгические (тоска по безвозвратно ушедшему) ноты. Страх утраты накладывает отпечаток и на ключевые понятия дискуссии об антропоцене: «критические точки», «пороги», «эффект храповика». Весьма существенно, что сосредоточенность на утрате и растерянность тоже сковывают и одурманивают, преграждая путь смелым, оптимистичным размышлениям о возможных сценариях будущего, кардинально отличающихся от того, к чему мы привыкли. А ведь именно такие картины будущего нам нужны.