Эпоха человека. Риторика и апатия антропоцена - [92]
2) Под вопросом оказываются также роль, независимость, автономность и агентивность природы, как мы наблюдали в дискуссиях о постнатурализме, участники которых обращались к проблеме утраты природы. По их мнению, природа — наше творение, потому что человек всегда занимался ее преобразованием, меняя окружающую среду для нужд своей практической деятельности. В XXI веке мы до такой степени втянули природу в человеческую деятельность, что она стала нашим артефактом — делом человеческих рук. На арене остались только человек, культура и общество. Оппозиция «человек — природа» в очередной раз поставлена под сомнение, но теперь уже на других основаниях.
3) В то же время, как мы видели в предшествующих главах, дискуссия об антропоцене серьезно укрепила оппозицию «человек — природа», если говорить об усилении независимости, агентивности и автономии обоих ее членов. Человек стал мыслиться отдельно от природы, и между ними растет пропасть. Эту тенденцию мы наблюдаем, например, в экомодернизме, представители которого полагают, что человечество полностью возьмет под контроль планетарный сад и будет регулировать термостат Земли. В экомодернистском нарративе о благом антропоцене на первый план вышла сверхагентивность человека — актора, создающего погоду, «собственную биосферу» и исполненного гордости за свои достижения. Тот, кто управляет климатом и даже всей биосферой в целом, благодаря невероятной власти и изобретательности отделился от природы и перестал от нее зависеть.
4) Однако в нарративах об антропоцене подчеркивается и агентивность природы, равно как и тот факт, что Гея может нам отомстить: сбои в различных системах нашей планеты ошеломят нас, а дестабилизация климата превратит его в непредсказуемое чудовище. Природа может отыграться на человеке. В данном случае между обоими членами оппозиции сохранялось значительное расстояние, и пропасть между ними вот-вот должна была стать еще более глубокой.
Отмечу, что непрерывная смена парадоксов в споре об антропоцене, о которой я упоминала ранее, возможна потому, что в процессе дискуссии постоянно переосмысляется понятие природы. Четыре конкурирующие между собой тенденции, перечисленные выше, можно назвать побочными эффектами таких преобразований. В натуралистских нарративах под природой понимали буквально всё: материальный мир, включая человека и все им созданное, вплоть до пластисферы и радиоактивных осадков. Понятие природы интерпретировали в духе греческого «фюсис», означающего физическую материю, стабильную и развивающуюся по определенным законам. В дискуссиях об утрате природы под этим словом стали понимать дикую природу — первозданную, еще не тронутую человеком, не изменившуюся под влиянием человеческой деятельности. В экомодернизме или нарративах, связанных с геоинженерией, природа по умолчанию понималась как окружающая среда, которую мы способны контролировать. В данном случае она интерпретируется как подлежащий преобразованию ресурс — то, что человек еще не освоил, — как потенциал среды, в которой действует homo sapiens. Наконец, в нарративах о возможной мести Геи природа изображалась как система взаимосвязанных процессов, от которых зависит поддержание жизни и которые на многих уровнях определяются ответными реакциями. Схожее толкование присуще и экомарксистским подходам, в центре которых — метаболизм Земли или материальные условия воспроизводства жизни на планете.
Усиление таких оппозиций, как «человек — природа», «социальное — естественное», «рукотворное — первозданное», в дискуссии об антропоцене привело к тому, что конфликты, связанные с отношениями между человечеством и природой, предельно обострились. В этих спорах еще резче проступает парадоксальность нашего положения: мы одновременно меняем окружающую среду (природа — наше творение, а дикая природа просто исчезает) и составляем ее часть, потому что зависим от процессов метаболизма планеты, в которые мы полностью погружены. Описанные выше теоретические тенденции, очевидно, наводят на мысль, что проблемой в дискуссии об антропоцене является не столько сама оппозиция «человек — природа», сколько постоянные споры об иерархии ее членов[803].
Еще одна важная и парадоксальная черта спора об антропоцене заключается в том, что, когда из‐за кризиса планетарного масштаба сокращаются доступные нам стратегии действия и сужается спектр наших возможностей, каждое наше решение, любой предпринимаемый нами шаг и даже бездействие (его последствия) приобретают беспрецедентное значение. В каком-то смысле поколения антропоцена — жертвы прежней чрезмерной активности собственного вида, сталкивающиеся с тем, что набор альтернатив, из которых они могут выбирать, становится все меньше и меньше. Как справедливо отметили Боннёй и Фрессо, антропоцен — «символ нашей власти и одновременно нашего бессилия»[804]. Указанные конфликты, несомненно, побуждают к дальнейшей философской рефлексии[805].
Апатия… и другие аксиологические проблемы эпохи человека
Еще один важный вопрос, затронутый в книге, касался причин и истоков апатии XXI века. О том, что мы застряли в состоянии бессилия и оцепенения, свидетельствуют климатический тупик и отсутствие конкретных программ и мер, призванных предотвратить экологический кризис на планете. Подробное описание многих причин апатии, несомненно, осталось за рамками этого анализа. С одной стороны, апатия антропоцена связана с иррациональностью, свойственной господствующей экономической системе. Поздний, неолиберальный капитализм упорно не понимает, какой ущерб он причиняет окружающей среде. Эту мысль образно выразил Фостер, перефразировав индийскую пословицу: «Система поймет, что деньгами сыт не будешь, не раньше, чем спилят последнее дерево»
Автор, являющийся одним из руководителей Литературно-Философской группы «Бастион», рассматривает такого рода образования как центры кристаллизации при создании нового пассионарного суперэтноса, который создаст счастливую православную российскую Империю, где несогласных будут давить «во всем обществе снизу доверху», а «во властных и интеллектуальных структурах — не давить, а просто ампутировать».
Автор, кандидат исторических наук, на многочисленных примерах показывает, что империи в целом более устойчивые политические образования, нежели моноэтнические государства.
В книге публикуются результаты историко-философских исследований концепций Аристотеля и его последователей, а также комментированные переводы их сочинений. Показаны особенности усвоения, влияния и трансформации аристотелевских идей не только в ранний период развития европейской науки и культуры, но и в более поздние эпохи — Средние века и Новое время. Обсуждаются впервые переведенные на русский язык ранние биографии Аристотеля. Анализируются те теории аристотелевской натурфилософии, которые имеют отношение к человеку и его телу. Издание подготовлено при поддержке Российского научного фонда (РНФ), в рамках Проекта (№ 15-18-30005) «Наследие Аристотеля как конституирующий элемент европейской рациональности в исторической перспективе». Рецензенты: Член-корреспондент РАН, доктор исторических наук Репина Л.П. Доктор философских наук Мамчур Е.А. Под общей редакцией М.С.
Книга представляет собой интеллектуальную биографию великого философа XX века. Это первая биография Витгенштейна, изданная на русском языке. Особенностью книги является то, что увлекательное изложение жизни Витгенштейна переплетается с интеллектуальными импровизациями автора (он назвал их «рассуждениями о формах жизни») на темы биографии Витгенштейна и его творчества, а также теоретическими экскурсами, посвященными основным произведениям великого австрийского философа. Для философов, логиков, филологов, семиотиков, лингвистов, для всех, кому дорого культурное наследие уходящего XX столетия.
Вниманию читателя предлагается один из самых знаменитых и вместе с тем экзотических текстов европейского барокко – «Основания новой науки об общей природе наций» неаполитанского философа Джамбаттисты Вико (1668–1774). Создание «Новой науки» была поистине титанической попыткой Вико ответить на волновавший его современников вопрос о том, какие силы и законы – природные или сверхъестественные – приняли участие в возникновении на Земле человека и общества и продолжают определять судьбу человечества на протяжении разных исторических эпох.
В этом сочинении, предназначенном для широкого круга читателей, – просто и доступно, насколько только это возможно, – изложены основополагающие знания и представления, небесполезные тем, кто сохранил интерес к пониманию того, кто мы, откуда и куда идём; по сути, к пониманию того, что происходит вокруг нас. В своей книге автор рассуждает о зарождении и развитии жизни и общества; развитии от материи к духовности. При этом весь процесс изложен как следствие взаимодействий противоборствующих сторон, – начиная с атомов и заканчивая государствами.
Эта книга — увлекательная смесь философии, истории, биографии и детективного расследования. Речь в ней идет о самых разных вещах — это и ассимиляция евреев в Вене эпохи fin-de-siecle, и аберрации памяти под воздействием стресса, и живописное изображение Кембриджа, и яркие портреты эксцентричных преподавателей философии, в том числе Бертрана Рассела, игравшего среди них роль третейского судьи. Но в центре книги — судьбы двух философов-титанов, Людвига Витгенштейна и Карла Поппера, надменных, раздражительных и всегда готовых ринуться в бой.Дэвид Эдмондс и Джон Айдиноу — известные журналисты ВВС.
Новая книга известного филолога и историка, профессора Кембриджского университета Александра Эткинда рассказывает о том, как Российская Империя овладевала чужими территориями и осваивала собственные земли, колонизуя многие народы, включая и самих русских. Эткинд подробно говорит о границах применения западных понятий колониализма и ориентализма к русской культуре, о формировании языка самоколонизации у российских историков, о крепостном праве и крестьянской общине как колониальных институтах, о попытках литературы по-своему разрешить проблемы внутренней колонизации, поставленные российской историей.
Это книга о горе по жертвам советских репрессий, о культурных механизмах памяти и скорби. Работа горя воспроизводит прошлое в воображении, текстах и ритуалах; она возвращает мертвых к жизни, но это не совсем жизнь. Культурная память после социальной катастрофы — сложная среда, в которой сосуществуют жертвы, палачи и свидетели преступлений. Среди них живут и совсем странные существа — вампиры, зомби, призраки. От «Дела историков» до шедевров советского кино, от памятников жертвам ГУЛАГа до постсоветского «магического историзма», новая книга Александра Эткинда рисует причудливую панораму посткатастрофической культуры.
Представленный в книге взгляд на «советского человека» позволяет увидеть за этой, казалось бы, пустой идеологической формулой множество конкретных дискурсивных практик и биографических стратегий, с помощью которых советские люди пытались наделить свою жизнь смыслом, соответствующим историческим императивам сталинской эпохи. Непосредственным предметом исследования является жанр дневника, позволивший превратить идеологические критерии времени в фактор психологического строительства собственной личности.