Эпоха человека. Риторика и апатия антропоцена - [91]
В-шестых, уникальный дискурсивный потенциал дискуссии об антропоцене объясняется тем, что ее трактуют как назидательное предостережение[800] или скорее даже решающий, последний шанс отвести нависшую над человечеством угрозу, предотвратить катастрофу и даже упадок цивилизации. Поэтому ведутся споры, что именно нам должен открыть кризис антропоцена. С одной стороны, изменение климата оказывается предлогом для революционных и радикальных (ввиду своего подрывного потенциала) нарративов. С другой — климатические изменения рождают оптимизм отчаяния и надежду, будучи долгожданным серьезным стимулом, который невозможно игнорировать и который свидетельствует о необходимости пересмотреть правила экономической игры, лежащие в основе современной цивилизации. Наоми Кляйн говорит о картине климатической катастрофы как уникальном катализаторе социальных и экономических изменений. Она пишет: «Изменение климата — троянский конь, который уничтожит капитализм»[801]. Только «коварная» проблема климатических изменений в состоянии вывести нас из апатии. Свидетельствуют ли такие взгляды о бескомпромиссности мышления Кляйн или скорее о ее отчаянии?[802]
В-седьмых, проект антропоцена неизбежно заставляет задуматься об ответственности за планету. Перед кем мы несем ответственность? Ради кого мы должны думать об осторожности и умеренности: ради будущих поколений, других видов, нечеловеческих акторов, нашей планеты, стабильных условий голоцена, благодаря которым возможна привычная для нас жизнь, или ради себя самих? Моральная рефлексия антропоцена происходит в жестокой борьбе с такими антиценностями, как высокомерие, самонадеянность, пренебрежительное отношение к другим и алчность. Ставка в игре — принятие вины или отказ ее признавать. Но на кого именно возложить вину? Кто окажется в роли обвиняемого, когда специалисты по стратиграфии наконец установят время начала антропоцена? Дискуссия о необходимости взять на себя ответственность ведется в трудных условиях, когда наряду с ней сильна тенденция опровергать кризис антропоцена и преобладают разнообразные стратегии отрицания (дениализма). Спор об антропоцене требует дальнейших исследований, касающихся причин апатии и механизмов, которые укрепляют дениализм.
В-восьмых, дискуссии, рассмотренные в книге, необратимо меняют наши представления об агентивности. К ключевым темам этого направления можно отнести чрезмерную агентивность человека, агентивность, делегируемую нечеловеческим акторам, распределяемую между ними, и, наконец, возвращение к представлениям об агентивности природы, которую мы прежде игнорировали (а они перекликаются с проблемой потери контроля и способности делать прогнозы в условиях кризиса планетарного масштаба). Разговор об агентивности, в свою очередь, отсылает к размышлениям о степени свободы человека и — опять же — его ответственности.
И наконец, как я уже отмечала, дискуссия об идее антропоцена неразрывно связана с начавшимся намного раньше спором об антропоцентризме. В разных нарративах выстраиваются соперничающие друг с другом подходы: 1) радикальный постантропоцентризм, разочарованный в самонадеянности homo sapiens или даже питающий отвращение к ней; 2) смиренный, критичный и сдержанный антропоцентризм; 3) технооптимистический ультраантропоцентризм, присущий экомодернизму, который надеется насадить планетарные сады в эру прекрасного антропоцена. Вокруг понятия антропоцена ведется такая бурная и широкая дискуссия, потому что для человечества это очередная возможность самовлюбленно вглядываться в собственное отражение. Споря об антропоцентризме в эпоху антропоцена, мы снова можем поговорить о самих себе. Как мы видим, к этой теме не утратили живого интереса ни представители естественных, ни представители гуманитарных наук.
Кроме того, дискуссия об антропоцене обладает почти неисчерпаемым философским потенциалом: размышления о новой геологической эре, где homo sapiens оказывается фактором геологического значения, подводит нас к парадоксам, которые стимулируют друг друга и обновляются в процессе аутопоэзиса. Главный парадокс в том, что проблематизируются одновременно понятия природы и антропоцентризма. С точки зрения философии это выливается в своего рода «расшатывание» теоретических представлений, в первую очередь центральной для нарративов такого типа оппозиции «человек — природа», то есть противопоставления искусственного и естественного, изначально данного. В этой связи можно выделить по меньшей мере четыре интересные теоретические тенденции в дискуссии об антропоцене.
1) Оппозиция «человек — природа» порой вызывает серьезные сомнения, в том числе когда мы размышляем о роли, независимости, автономности или агентивности человека с позиций натурализма, рассматривающего вид homo sapiens как один из множества существующих в природе видов, а начало эпохи антропоцена — как прямое следствие неотвратимой эволюции. Такая постановка вопроса была связана с уже упоминавшимися риторическими попытками создать натуралистский нарратив, в котором одна лишь природа оставалась бы предметом споров, а политические дискуссии об ответственности заглушались бы.
Автор, являющийся одним из руководителей Литературно-Философской группы «Бастион», рассматривает такого рода образования как центры кристаллизации при создании нового пассионарного суперэтноса, который создаст счастливую православную российскую Империю, где несогласных будут давить «во всем обществе снизу доверху», а «во властных и интеллектуальных структурах — не давить, а просто ампутировать».
Автор, кандидат исторических наук, на многочисленных примерах показывает, что империи в целом более устойчивые политические образования, нежели моноэтнические государства.
В книге публикуются результаты историко-философских исследований концепций Аристотеля и его последователей, а также комментированные переводы их сочинений. Показаны особенности усвоения, влияния и трансформации аристотелевских идей не только в ранний период развития европейской науки и культуры, но и в более поздние эпохи — Средние века и Новое время. Обсуждаются впервые переведенные на русский язык ранние биографии Аристотеля. Анализируются те теории аристотелевской натурфилософии, которые имеют отношение к человеку и его телу. Издание подготовлено при поддержке Российского научного фонда (РНФ), в рамках Проекта (№ 15-18-30005) «Наследие Аристотеля как конституирующий элемент европейской рациональности в исторической перспективе». Рецензенты: Член-корреспондент РАН, доктор исторических наук Репина Л.П. Доктор философских наук Мамчур Е.А. Под общей редакцией М.С.
Книга представляет собой интеллектуальную биографию великого философа XX века. Это первая биография Витгенштейна, изданная на русском языке. Особенностью книги является то, что увлекательное изложение жизни Витгенштейна переплетается с интеллектуальными импровизациями автора (он назвал их «рассуждениями о формах жизни») на темы биографии Витгенштейна и его творчества, а также теоретическими экскурсами, посвященными основным произведениям великого австрийского философа. Для философов, логиков, филологов, семиотиков, лингвистов, для всех, кому дорого культурное наследие уходящего XX столетия.
Вниманию читателя предлагается один из самых знаменитых и вместе с тем экзотических текстов европейского барокко – «Основания новой науки об общей природе наций» неаполитанского философа Джамбаттисты Вико (1668–1774). Создание «Новой науки» была поистине титанической попыткой Вико ответить на волновавший его современников вопрос о том, какие силы и законы – природные или сверхъестественные – приняли участие в возникновении на Земле человека и общества и продолжают определять судьбу человечества на протяжении разных исторических эпох.
В этом сочинении, предназначенном для широкого круга читателей, – просто и доступно, насколько только это возможно, – изложены основополагающие знания и представления, небесполезные тем, кто сохранил интерес к пониманию того, кто мы, откуда и куда идём; по сути, к пониманию того, что происходит вокруг нас. В своей книге автор рассуждает о зарождении и развитии жизни и общества; развитии от материи к духовности. При этом весь процесс изложен как следствие взаимодействий противоборствующих сторон, – начиная с атомов и заканчивая государствами.
Эта книга — увлекательная смесь философии, истории, биографии и детективного расследования. Речь в ней идет о самых разных вещах — это и ассимиляция евреев в Вене эпохи fin-de-siecle, и аберрации памяти под воздействием стресса, и живописное изображение Кембриджа, и яркие портреты эксцентричных преподавателей философии, в том числе Бертрана Рассела, игравшего среди них роль третейского судьи. Но в центре книги — судьбы двух философов-титанов, Людвига Витгенштейна и Карла Поппера, надменных, раздражительных и всегда готовых ринуться в бой.Дэвид Эдмондс и Джон Айдиноу — известные журналисты ВВС.
Новая книга известного филолога и историка, профессора Кембриджского университета Александра Эткинда рассказывает о том, как Российская Империя овладевала чужими территориями и осваивала собственные земли, колонизуя многие народы, включая и самих русских. Эткинд подробно говорит о границах применения западных понятий колониализма и ориентализма к русской культуре, о формировании языка самоколонизации у российских историков, о крепостном праве и крестьянской общине как колониальных институтах, о попытках литературы по-своему разрешить проблемы внутренней колонизации, поставленные российской историей.
Это книга о горе по жертвам советских репрессий, о культурных механизмах памяти и скорби. Работа горя воспроизводит прошлое в воображении, текстах и ритуалах; она возвращает мертвых к жизни, но это не совсем жизнь. Культурная память после социальной катастрофы — сложная среда, в которой сосуществуют жертвы, палачи и свидетели преступлений. Среди них живут и совсем странные существа — вампиры, зомби, призраки. От «Дела историков» до шедевров советского кино, от памятников жертвам ГУЛАГа до постсоветского «магического историзма», новая книга Александра Эткинда рисует причудливую панораму посткатастрофической культуры.
Представленный в книге взгляд на «советского человека» позволяет увидеть за этой, казалось бы, пустой идеологической формулой множество конкретных дискурсивных практик и биографических стратегий, с помощью которых советские люди пытались наделить свою жизнь смыслом, соответствующим историческим императивам сталинской эпохи. Непосредственным предметом исследования является жанр дневника, позволивший превратить идеологические критерии времени в фактор психологического строительства собственной личности.