Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII–XIX веках - [115]

С другой стороны, процент дворов, содержавших более одной старой девы, со временем сокращался, что могло быть (или не быть) сознательной попыткой избежать бремени и риска, которые представляло собой большое количество старых дев. В селе Стексово, например, в 1795 г. (непосредственно перед тем, как сопротивление браку расширилось до примерно 25 % в женской когорте достигших возраста 25 лет в 1805 г.) 14 дворов содержали по одной незамужней женщине 25 лет и старше, четыре (22 %) — по две. В 1834 г. в 16 дворах было по одной старой деве, в шести (27 %) — по две или три; в 1845 г. 18 дворов имели по одной, три (14 %) — от двух до четырех; в 1861 г. в той части села, которая принадлежала Сергею Голицыну, старых дев было 21, и каждая была единственной в своем дворе[663]. В Баках процент избегающих брака дворов, где проживало по несколько старых дев, был 43 в 1812 г., 21 в 1834 г., 25 в 1858 г.[664] Поскольку старые девы избрали путь безбрачия в возрасте до или немного после 20 лет, процент их во взрослом населении был запаздывающим показателем, отражающим решения, принятые поколение или более назад.

Уменьшение количества дворов с несколькими старыми девами, возможно, означает, а возможно и нет, что спасовцы пришли в конечном счете к выводу, что одна отказавшаяся от замужества женщина выполняет норму праведности двора, но тут, несомненно, встает другой вопрос: если в Стексово правилом стало иметь одну старую деву на двор, то кто в этих дворах решал, какая из дочерей останется вековухой? Ведь маловероятно, чтобы в 1861 г. в религиозной общине с долгой историей сопротивления браку в каждом из этих 21 двора была одна-единственная дочь, которая хотела или была готова остаться незамужней. Возможно, дочери решали между собой, кого больше всего привлекало то, что некоторые, по всей видимости, считали добродетельным призванием. Может быть, родители сами выбирали благочестивую дочь. Или, возможно, после того как одна дочь достигала возраста старой девы, родители подталкивали других к замужеству. Разгадать, кто принимал решение и на каком основании, когда только одна дочь оставалась незамужней, труднее, чем сделать вывод о том, что происходило, когда большинство дочерей были старыми девами, а несколько решали выйти замуж.

Крестьяне и крестьянки, конечно же, понимали роковые последствия ситуации, когда и мужчины и женщины двора избегали брака или сознательно прекращали производить потомство, как это было у спасовцев куплинского прихода в конце XVIII в. Если бы их спросили об этом, они, вероятно, ответили бы как старец Абросим из «живых покойников»: «И что с того?» Зачем продлять человеческую жизнь в мире, покинутом Богом и в котором воцарился Антихрист. Даже после 1800 г., когда мужчины-спасовцы куплинского прихода вернулись и к универсальному браку, и к производству потомства, все без исключения женщины-спасовки, родившиеся в приходе в период примерно между 1800 и 1830 гг. (в Случкове несколько ранее 1780 и по 1830 г.), избежали замужества. Правило «мужчины должны жениться» не предотвратило ни почти полного вымирания спасовских дворов в Алёшково к 1830–1834 гг., ни сокращения большей части спасовской общины в Случково до кучки составных, демографически нежизнеспособных дворов. Хотя спасовцы, вероятно, думали, что их твердая ориентация где-то с 1800 г. на женитьбу мужчин обеспечит сохранность дворов, к 1830 г. они наверняка увидели, что это не так.

Куплинский приход был самым неблагополучным случаем. Беспоповские, вероятнее всего спасовские дворы, в Баках в конце XVIII в. подверглись в значительных количествах (фактически массово) вымиранию, но к 1800 г. мужское сопротивление браку закончилось и женское должно было вскоре пойти на спад. Тем не менее в первой половине XIX в. дворы в селе Баки с одной или более незамужними взрослыми женщинами впадали в нищету и вымирали в процентном отношении в два (1812) или в три (1834–1836) раза чаще, чем поголовно брачащиеся дворы. Поскольку эти дворы исчезали по одному, а не в виде острого общинного кризиса и поскольку некоторые поголовно брачащиеся дворы также нищали и разорялись, а некоторые избегавшие брака дворы жили благополучно, совсем не обязательно, что баковские спасовцы понимали связь между пониженным уровнем женской брачности и повышенным риском вымирания собственных дворов. Они, по всей вероятности, осознавали то, что происходило: распад одного смертельно ослабленного, избегавшего брака двора выбрасывал на улицу беженцев, которые искали помощи и становились бременем для других спасовских дворов. Сложно представить, что кем-либо велся соответствующий учет, поэтому они, вероятно, не догадывались, что именно склонность женщин к отказу от замужества — а не рок, воля Божия или Его равнодушие — была одним из основных источников их бед.

При этом повышенный демографический стресс избегавших брака баковских крестьян только частично объясняется брачными решениями их женщин. Баковское лесное хозяйство приносило и богатство, и нищету: богатство тем, кто нажил капитал, необходимый для найма работников, которые заготавливали и отправляли на рынок древесину и другие лесопродукты, нищету (или полунищенское существование — дворы третьего класса по классификации подпоручика Аверкиева) среди тех, у кого мало было чего продать, кроме своего труда. Лесной промысел также повышал уровень заболеваемости и смертности среди тех, кто работал в лесу и на реке, и в результате оставлял многих женщин вдовами. Не только демографический риск, сопряженный с женским сопротивлением браку, был причиной нищеты и разрушения дворов в Баках, это было также следствием способа зарабатывания на жизнь баковских крепостных.