Эндимион - [23]

Герои наши напрягали зренье,

Как мы на речке, наблюдая с ивы

Угря сереброзарного извивы,

Или когда сквозь муть над косогором

С вершины Скиддоу мы жадным взором

Глядим в долину в трепетной надежде

Тот милый дом, где мы бывали прежде,

Увидеть в дымке дальней перспективы.

А вороные, огненно-ретивы,

Сверкнув очами, шеи опустили,

Стремительный полет остановили,

Потом в тумане крылья распахнули,

Вздохнули тяжко, замерли, уснули…

Эндимион с возлюбленной своею

На этих крыльях спали, тихо рея

В пространстве тусклом, — медленны, как льдины

Полярной нескончаемой равнины.

И снится дивный сон Эндимиону.

Он — в небесах; и боги благосклонны,

И гордые павлины здесь покорно

С его ладоней склевывают зерна.

И Фебов лук подъемлет он впервые,

И яблоки он ищет золотые.

Паллады щит он трогает — и смело

Пытается Юпитеровы стрелы

Заворожить. Но — тщетно. Напевая,

Свой кубок, переполненный до края,

Протягивает Геба. Он питьё

В блаженстве пьёт, и славит он её

И светозарные целует руки…

Он в рог трубит. — К нему при первом звуке

Слетаются Зима, Весна, и Лето,

И Осень, и с рассвета до рассвета

Танцует славная четвёрка эта

С Часами призрачными. — Звуки горна

Просторно разливаются, задорно

Танцорам задавая ритм. — В тревоге

«Что это?» — вопрошает он. — «О боги! —

Звучит ответ. — Не понял ты? Как странно!

Ведь это подает сигнал Диана!

Да вот она!» — Он поднимает взоры:

Она! — Прощайте, небеса и горы!

Прощайте, все страдания отныне!

Лишь ты, любовь, останься! — И к богине

Он устремляется и вдруг… проснулся,

Но кажется, что сон к нему вернулся:

С улыбками вокруг него — о небо! —

Толпятся боги. Вот смеются Геба

И Феба. Улыбнувшись им блаженно,

Эндимион проснулся совершенно.

Он чувствует дыхание любимой…

Гордец, стремивший лёт в зенит незримый,

Но, опалённый жаркой высотой, —

Сражён такою не был немотой,

Что пережить пришлось Эндимиону,

В котором, как к наследственному трону,

Рвалась душа к возлюбленной прелестной. —

Ужели наяву сей миг чудесный!

И он поцеловал её, и разом

Красоты все забыл влюбленный разум,

И в памяти осталась только Феба.

И, попросив прощения у неба,

Опять Эндимион тепло и нежно

Взглянул на прелесть спавшей безмятежно

И за руку во сне его державшей.

И он губами вновь коснулся спавшей,

И удалилась плачущая тень…

«Постой, богиня, яркая, как день! —

Вскричал Эндимион. — Скажи, благая:

Живу я сердцем, хитрости не зная,

За что ж погружено оно во тьму?

За что ж столь мало радости ему?»

Здесь незнакомка дивная проснулась,

Эндимиону мягко улыбнулась,

Взглянув с любовью. Сон зевнул туманный.

«О, лебедь Ганга! Сумрачный, обманный,

Да сгинет призрак! Ты вкушаешь грёзы,

Грядущих бед, не чувствуя угрозы.

О, милая, тебя моё чуть было

Предательское сердце не убило! —

Но ты лишь плачешь и не жаждешь мщенья.

Как ты цельна в добре и всепрощенье,

Таким и я в любви мечтаю быть.

Сумею ли тебя вознаградить,

Когда очищусь? — Да. — Какое чудо

Твоя душа! Хочу я знать: откуда

Пришла она? Я — не таков, к несчастью, —

Смятен, не одержим единой страстью.

Каков конец? Клянусь я Немезидой,

Гонимый одинокою планидой,

Умрёт мой дух, угаснет мой мятеж.

Вперёд, вперёд!» — И взвился их кортеж,

Величественный, плавный и отважный,

Оставя Сон в его пещере влажной.

И диск вечерний под гору катился,

И Веспер восходивший серебрился,

Меж тем возлюблённые с клятвой вечной

Взлетели и на Путь ступили Млечный.

Они клялись друг другу столь безумно,

Беспечно, бесконечно и бездумно,

Среди ветров несомые к Плеядам,

Что их сердца, мятущиеся рядом,

И смертные простые замечали.

Сердца стучали в радости, в печали,

Скорбя, смеясь, и плача, и играя, —

И страсть переполняла их до края.

На них луна с эбеновой полоски,

В упор взглянув, чуть видимый, неброский

И крохотный, подобный жезлу феи,

Алмазный луч метнула в эмпиреи —

Сигнал о том, что хочет в дивной дали

Серебряные подвязать сандальи.

Склонила в тучи голову несмело,

И поднялась, и словно улетела,

Когда Эндимион взглянул в надежде

Любимый взор увидеть, как и прежде.

Но — горе! — дева медленно сокрылась:

Возлюбленное тело растворилось

В холодном свете. — Он целует руку,

Но чувствует и горький стыд, и муку:

То — собственные пальцы! Рядом — пусто.

Скакун любимой воспарил в эфире

И — грянул оземь.

                           Есть в нездешнем мире

Такой предел, где души в состоянье

Своё же проследить существованье.

Там дух во тьме вздыхает на могиле

Печали похороненной, но в силе

Ей час он посвятить всего — не доле:

Проникновенье каждой новой боли

Он чувствует всё боле и острее.

Отравленные стрелы, всюду рея,

В округе свищут, разнося заразу,

И тот, кто здесь не странствовал ни разу,

Ещё заглянет в мрачную геенну.

Но ведомо немногим, сколь блаженно

Уснуть, войдя сюда, под эти своды,

Где не тревожат счастье и невзгоды.

Вовне гроза устраивает войны,

Но в глубине — всё тихо, всё спокойно,

Как будто здесь, вдали от внешней смуты,

Кончаются последние минуты

К Аиду отбывающего. Рвенье

Здесь под началом умиротворенья.

Когда б страдальцев горе ни сжигало,

Они всегда напьются из фиала,

Где тает лёд. — И юная Семела

О роскоши такой мечтать не смела,

Возжаждав материнства! — Рай затменный,

Где властвует лишь слабый и смиренный,

Где только тишина и говорлива,

Где только тот и может прозорливо

Вглядеться в мир, кто не выносит бдений