Эндимион - [22]

Приди к нам, о прекрасная, развейся

И в хор безумный влейся!

— Сатиры — ах! — как вы развеселились!

Откуда вы, откуда вы явились?

Зачем, зачем отставили вы в спешке

В дупле свои орешки?

— С ракитником и вереском простились,

Поляны мы оставили грибные,

Орешники родные —

Вина, вина, вина, вина лишь ради!

Участвуй с нами в Вакховом параде!

Приди к нам, о прекрасная, развейся

И в хор бездумный влейся!

Мы в горы шли, и вдоль реки, и лесом.

Вакх прикрывался плющевым навесом.

Слоны трубили; леопарды, тигры

Включались в наши игры.

И кони там арабские скакали,

И зебры полосатые мелькали,

И даже крокодилы там смеялись,

И дети к ним на спины забирались,

И там они с фантазией поспешной

Устроили галерный флот потешный.

Они тянули шелковые снасти,

Визжа от счастья!

Компания охотников игривых,

Они во львиных веселились гривах.

Три дня с утра проказничали дети

И травлю затевали на рассвете,

Гоняясь в дебрях за единорогом

С копьём и звонким рогом.

Я видела Египет опьянённый

Коленопреклонённый,

И Абиссинию, что ликовала

Под резкий звон кимвала!

Вино струёю жаркой, бесконечной

Стекало в Тартар вечный!

Индийские владыки, величавы,

Склонили разом скипетры и главы,

И с неба к пастве снизошел духовный

Сам Брахма, бог верховный.

И Вакх меня позвал, мигнув лукаво,

И, побледнев, за ним пришла сюда я,

И, ныне в одиночестве страдая,

Брожу в лесу, в котором так уныло.

Поведав то, что было,

Поверь, я ничего не утаила.

Летела я, как птица,

Хотела я забыться,

Всю землю ради счастья обыскала.

Но счастье не нашла я,

Как будто сила злая

Меня к нему никак не допускала.

Теперь зову я Горе:

Приди ко мне — и вскоре

Тебя я, как малютку, укачаю.

Вчера я только, Горе,

Была с тобой в раздоре,

А ныне я в тебе души не чаю;

Одна, совсем одна я!

Другой родни не зная,

Лишь Горю доверяюсь одному я:

Его я снова, снова,

Как друга дорогого,

Как матушку, как брата, обниму я!»

Пропев, она вздохнула сокрушённо,

На мир земной взглянула отрешённо.

Эндимион молчал, и долгим взором

Следил за нею; и печальным хором

В дубовых кронах ветры распевали,

И нежностью своей напоминали

Они о гимне бархатного лета.

«Ужели смог я выслушать всё это? —

Эндимион воскликнул. — О, сирена!

Пленен тобой, — не вырваться из плена!

Но остается только восхищённо

Тебе служить коленопреклонённо,

Забыв о том, что свыше мне дано

Уменье мыслить, — слышишь, мыслить! Но…

Лишиться мыслей? Заласкай за гранью,

Где, ангел, места нет воспоминанью;

Глаза тревоги, налитые кровью,

Закрой от бедствий, защити с любовью,

И полдуши убей, — но я вдвойне

Восчувствую — оставшейся во мне!

Безумен я, желанья в беспорядке.

Пусть эти щеки, что нежны и гладки,

Меня излечат, муки утиши,

А это что, любимая, скажи?

Твоя рука? Не может быть! Нет — может…

И — грудь твоя. Ах, как она тревожит!

Позволь уснуть на ней. Молю я снова:

Дай поцелуем слезы снять! Хоть слово

Шепни в ответ, чтоб я почуял вскоре,

Что я — на этом свете!» — «Горе! Горе!

Эндимиону — горе! Где он ныне?» —

Послышалось, как будто здесь в унынье

Жалел о чём-то некто умиравший.

Когда же глас утихнул прозвучавший,

Тень двинулась, как туча грозовая.

Когда стрела взлетает роковая,

В лесу трепещут вяхири; так в дрожи

На голубков разительно похожи,

Она и он, прильнувшие друг к дружке,

Несчастья ждали. Вдруг из-за верхушки

Сосны столетней вылетел Меркурий

И, словно бы преследуемый бурей,

Стремительнее града пал на землю,

Но, ни на миг покоя не приемля,

Он только жезлом к дёрну прикоснулся

И тут же в небеса к себе вернулся.

И вспыхнули весёлые зарницы,

И лебеди, две царственные птицы,

На озеро явились ниоткуда

И, усугубив истинное чудо,

Нырнули въявь, но вынырнули сразу

И поднялись, невидимые глазу,

И тут же стали парой вороной,

Крылатою, волшебной, неземной.

Он на коня подругу посадил,

И для себя другого укротил,

И к высоте орлиной устремились,

И, словно две росинки, испарились

С румяных уст блистательного Феба.

И холодом на них дохнуло небо.

Но что им страх и холод небосвода,

Когда за ними — песня и свобода

Летят вослед без устали. Внемли

Мне, Муза дорогой моей земли!

Скажи, ответь, а есть ли вдохновенье

В душе моей? О головокруженье!

Помогут ли распахнутые крылья

Подняться ввысь? Не рухну ль от бессилья?

Я, видя эту скачущую пару,

Уверен ли, что мысли хватит жару

Рассказ продолжить без твоей подмоги? —

От скакунов, летящих без дороги,

Их тени источают фимиамы,

Они летят, крылаты и упрямы,

Но с каждым взмахом — тише, тише, тише:

Угас огонь, который дан был свыше.

В пурпурной дымке мнилось: тучи, тучи,

Как будто ветви ивушки плакучей,

Вокруг луны развешаны Зефиром, —

А это Сон в подушках плыл над миром.

Впервые чуял он, мертворождённый

Во чреве старом ночи, осуждённый

На горечь одиночества, — впервые

Он чуял утра проблески живые

И ведал в глубине своей души:

Красивейший из юношей, — в тиши, —

Еще и мышь летучая не вспрянет

От зимней спячки — и бессмертным станет

В чертогах Зевса, у подножья трона,

И дочь Властителя возьмёт он в жены…

Сон направлялся ко вратам небесным.

Хотел он внять мелодиям чудесным,

Исполненным во славу новобрачных,

И вновь в пещерах затаиться мрачных.

Сверкали аметисты, млели розы,

Однако, сквозь пленительные грёзы

Не без труда провиделось воочью

Расплывчатой картины средоточье.

И, вглядываясь в форму без движенья,