Эндимион - [20]

Хромым стихом описывать всё это,

Но ты, о Муза, не кляни поэта:

Пусть завершит поэму торопливо.

Внезапно стихли все — и переливы

Отдельных гамм влились в мотив напевный,

В высокий гимн.

                           «О, Царь пучины гневной!

Стихий ты сонаследник, брат Зевеса!

Морской волны гигантская завеса

Перед тобою падает. Гранитам

Грозишь ты, Царь, трезубцем знаменитым;

Дрожит утёс. Ты место речке горной

Находишь на груди своей просторной.

Ты скал приоткрываешь основанья.

Почувствовав твоё негодованье,

Твой враг Эол скрывается в пещере.

Сверкнёшь короной — и несут потери

Насупленные тучи. Круг твой ближний,

Которого на свете нет подвижней,

Тебя влечет по морю в направленье,

Откуда Феб заводит песнопенье,

Сдержав коней у неба на пороге.

Твои привычки — сдержанны и строги.

Гулять, как мы, великий пахарь моря,

Не твой обычай. Но с теплом во взоре

Ты соблюдение холодных правил

На день отставил.

Предстало ныне всё твое величье

В ином обличье.

Восторгам нашим от преображенья

Нет выраженья!

                              Покой разлейте;

Отдайте предпочтенье лютне, флейте;

Пускай труба умолкнет! Всуе, всуе

Дождей апрельских благостные струи,

Звон эолийской тетивы Любови, —

Они, увы, в самой своей основе

Для нежного приятия Венеры

Грубы сверх меры,

И всё же, пусть она, не став к нам суше,

Нам глянет в души!

                                   Дитя! Едва ты

Пошлешь улыбку — все тревоги сняты.

Взмахнул крылом — и тучи убежали,

Которые нам смертью угрожали.

Ты — светлый дух, который всех дороже!

Ты — бог биений, повелитель дрожи

И грудей, обнажённых и прекрасных

Во вздохах страстных!

Ты — чудный свет во тьме и затемнитель

Ты света в свете! Сладкий отравитель!

Здесь кубок твой, что полон яду, с жаждой

Пьёт каждый, каждый!

И губы Матери твоей…» —

                                         Но хоры

Шум заглушил, когда златые створы

Открылись вновь и в зал внесли титана,

Седого патриарха Океана,

Сидевшего на троне. С верным стадом

Проститься он хотел последним взглядом,

А после в грот навеки удалиться

И возмечтать. — И вздрогнули сестрицы,

Морские девы, увидав картину:

Дориду и Нерея взяв на спину,

Их пенный вал восславил океанский.

Играл на лютне Амфион Фиванский.

Дельфиниха под ним была увита

Ветвями лавра. — Всякий Амфитриту

Хотел увидеть в перлах — и хотелось

Им увидать Фетиду.

                                 Завертелось

Всё пред Эндимионом; закачало

От близости бессмертного начала.

И он закрыл глаза в изнеможенье,

Но обострило боль воображенье.

«Венера! Где ты? Где твоя опора?

Я умираю… Скоро, очень скоро…

Твой голос слышу…» — И сомлел у трона

Нептуна. Нереиды сокрушённо

Над ним склонились… Тщетно! Их искусство

Не привело Эндимиона в чувство:

Он спал. Тогда они толпой печальной,

Латмийца подхватив, дорогой дальной

Его к беседке понесли хрустальной.

Пока они влекли его в печали,

Сии слова в душе его звучали.

Светили звёзды, звукам помогая:

Эндимион! Любовь моя благая!

Мне, никшей перед собственной судьбою,

Бессмертье завоевано тобою.

Восстань же! Не успеет голубица

Вскормить птенцов — в просторы без границы

Мы улетим. О, пробудись, любимый!

Проснулся он. Покой невыразимый

Царил вокруг. Вот озеро, дубрава.

Прохладу навевающие травы

Над ним запели, и, охвачен сном,

Забылся он в убежище лесном.

КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ

О, Муза моего родного края!

Ты родилась в горах, когда, играя

Над радугою реял дух небесный.

В пещере прозябала ты; и тесной

Норою волчьей был наш край; и речи

Людской леса не слышали; далече

До первого друидов появленья

В ту пору было. Ты глубин прозренья

Во бденьях одиноких достигала.

На глас восточный ты не отвечала.

К тебе взывали Музы Аполлона,

Но ты и к ним была неблагосклонна:

Твой ореол — страна твоя родная.

«Приди, приди, Сестрица Островная!» —

Промолвила и громче повторила

Авзония. — Но снова обратила

Ты к Англии, о Муза, упованья

И там добилась полного признанья!

Но пусто в наших душах: крылья духа,

В кости и плоти запертые глухо,

Томятся, как в тюрьме. Тоска, унынье

К подушкам нашим припадают ныне.

И брызнет светом утро дней грядущих

На жизни наши, на мокриц ползущих,

Отметив их насмешкой и презреньем.

Сколь счастлив приходящий с откровеньем

К тебе, о Муза! Но о бардах милых,

От нас ушедших, был, увы, не в силах

Молиться я. Продолжу с грустью дале. —

«Зачем, зачем ушла в чужие дали

Я от земли родной! Когда прощалась

Я с Гангом — всюду счастье улыбалось.

Но одиноким кажется прохлада

Ручья — прогорклой; гроздья винограда,

Созрев, поят их кислым соком. Снова

Всего глоток бы воздуха родного

И дома умереть хотелось мне бы…»

Эндимион, услышав это, небу

Вознёс неисчислимые обеты.

В терновые колючие просветы

Он голову просунул осторожно,

Прислушиваясь чутко и тревожно,

Как самочка, что оленёнка прячет.

«…Ужели никого со мною? Значит,

Ни помощи, ни слова утешенья?

Ни рук весёлых, ни прикосновенья?

Ни губ любимых? И ужель вовеки

Не прикоснутся трепетные веки

К моей груди? Увы, ужель в неволе

Очей моих — никто, никто уж боле

Пощады не попросит? Я — пропала…».

Уж лучше б ты погиб на дне провала,

Растаял в воздухе, исчез в пучине,

Когда ты видел девушку в кручине

И вынес это! Посмотри на небо:

Бесстрастной не осталась даже Феба,

А ведь она — прекрасней. Колыханье

Лесной травы от бурного дыханья,