Эндимион - [26]

Но истинны для смертных, как ни странно.

И высших благ, я знаю, не увижу,

Когда себя нечестием унижу,

Когда польщусь на царствие земное.

С тех пор как я увиделся с тобою,

Надмирное душою лицезрея,

Я досыта напился эмпирея.

Порадуйся ж тому, что в новой доле

Всех прочих смертных счастлив я поболе.

Хочу в пещере жить уединённо,

Где только ты одна бы упоённо

Моим рассказом омывала душу.

Со мной расцвет придет в страну пастушью,

Где ты во благо всякому здоровью

Молиться будешь. Окружи любовью

Ты эту девушку. Лишь ты, Пеона,

Со мной встречаться будешь. Удивлённо

Глядишь ты? Но, сестра, когда поймёшь,

Что это мне — во благо, не прольёшь

Слезинки лишней. — Ты, что столь прекрасна,

О, Индианка милая, согласна

Пеоне быть сестрой, делить со мною

Любовь к Пеоне?» — И, смирясь с судьбою,

Ответила красавица: «Слыхала,

Как в разговоре что-то прозвучало

О празднике Дианы здесь, в лесах.

Пичуги не найдётся в небесах,

Что Зевсовой заботы бы не знала.

Покой — я столько лет его искала

И обрела, не ведая о том.

И в сердце, столь бесхитростном, простом,

Незанятое место сохранилось,

Где Целомудрие уединилось

И где бы я вкушала сон чудесный.

И я хочу войти сестрою в тесный

Дианин круг. — Надежду я лелею,

Что этой ночью с помощью твоею

Всё сбудется, Пеона!»

                        Как сквозь грёзы

Мы чувствуем источники угрозы,

Так ощущали мир они. Бывало,

Взывали к Люциферу и Ваалу

С таким же чувством хворый и болящий,

Увидев сон короткий. Так же спящий

В глубокой шахте повстречал бы друга,

Его не узнающего. С испуга

В простых понятьях ищешь утешенье.

Терзаешься, твердишь в умалишенье,

Что твой недуг — лишь сплетни, может статься.

Но — сломлен дух, фантазии плодятся.

«Неужто наша доля безнадёжна? —

Эндимион воскликнул. — Невозможно!

Что мы стоим здесь? Добрый путь вам, девы!»

И девы, преисполненные гнева,

Ушли, и он в тревоге и растраве

Глядел им вслед. А девы шли к дубраве,

Дремучей, страшной… Только шаг — и обе

Навеки сгинут в злой ее утробе.

«Постойте! — крикнул он. — Постойте! — снова

Вскричал он. — О, вернитесь! Только слово

Хочу сказать! — Постой же, Индианка!

Постой, Пеона! Ты и чужестранка, —

В священный лес проследуйте ко храму

Дианы. Я туда отправлюсь прямо

При первых звёздах. Там, в тиши без края…

Нет, в лес вошли… Одна… За ней — другая…

И всё же, всё же…» — С этими словами,

В отчаянье закрыв лицо руками,

Пал на пригорок мшистый и зелёный,

И целый день, как неодушевлённый,

Недвижный труп, лежал. И в отдаленье

Он видел тень, сменяемую тенью,

По мере смены времени. Устало

Тень тополя тянулась, и достала

До водной кромки; встав, он двинул вяло,

Как та река, что рядом протекала,

И с жалобой ко храму обратился:

«Зачем закат во злато облачился?

Здесь бриз таков, что лист не шелохнётся,

Пока отец их мирного народца

Не дрогнет, бедный, мудрой головою.

Но я — я речью наделён живою;

Мне на закате с ней проститься надо

В последний раз. Пусть листьев мириады

Насыплет полночь на траву сырую,

И с ними я умру. Я не горюю:

Умрёт и лето в изморози дёрна.

Был мотыльком я, правил я задорно

Гирляндами, букетами, венками,

Мелодиями, рощами, лугами.

Мое правленье — при смерти. Скончаюсь

И я вослед — и этим рассчитаюсь

За горе, боль и скорбь, что постоянно

Сопутствовали мне. — Врагом Титана

Клянусь, я прав!» — Отдавшись беззаботно

Предсмертной радости, он шел, охотно

Смеясь над речкой, солнцем заходящим,

Как над шутами; с непочтеньем вящим

В священное лицо самой природе

Смеясь. Вдруг перед ним, — случайно, вроде, —

Возникла роща. Молвил он серьёзно,

Входя в неё: «Звучит весьма курьёзно:

„Правитель мотыльков!“ Поздравить не с чем!

Я Радаманта языком зловещим

Клянусь, а также сумеречной верой

И прахом Прометея, прядью серой

Сатурна и его же головою

Трясущейся — с бесплотною средою

Венчался я по глупости ребячьей.

Однако смертных, так или иначе,

Подобное приводит отверженье

К нечестию». — И начал погруженье

В такую глубь душевного провала,

Где под конец и музыка пропала.

Он Цинтии уже не слышал хора,

Хотя в тиши лесного коридора

Вовсю капеллы звёздные звучали,

И дебри леса их не заглушали.

Не видел он сестры и Индианки,

Устроившихся тут же, на полянке, —

Как примулы, что ночью собирала

Весна прохладноперстая, бывало.

«Эндимион! — воскликнула Пеона. —

Взгляни: мы здесь. Ответь определённо:

Что делать будешь ты, пока мы живы?»

Он обнял их и молвил: «Я нелживо

Намерен править, что бы ни случилось,

Хотя б на землю небо ополчилось!»

Здесь, к изумлению Эндимиона,

Сказала незнакомка: «Купидона

Голубкою клянусь, клянусь я белой

Своею грудью, прорицатель смелый,

Быть по сему!» — И на прекрасном лике

Серебряные заиграли блики,

И смоль волос преобразилась в злато,

Любовью взор сиял. Такой когда-то

Её он видел. — Боги! Это Феба! —

И от поклона жительницу неба

Он удержал, воскликнув: «Пребывали

В разлуке долго мы! Меня вначале

Страх глупый сковывал; и воля рока

Вмешалась дале. Резко и глубоко

Преобразило одухотворенье

Твою земную плоть. Под мирной сенью

Мы заживём. Спокойно будет в чаще,

Как в колыбели. Только ты почаще

К нам приходи, сестра!» Поцеловала

Пеону Цинтия и пожелала

Ей доброй ночи. Присоединился

Эндимион к супруге. Он склонился

Перед богиней. Трижды в исступленье

Поцеловал он руку ей. — Мгновенье,