Первому изданию «Эндимиона» было предпослано следующее предисловие Китса, написанное им, по всей видимости, в состоянии тяжёлой депрессии.
Ясно понимая, каким стилем написана эта поэма, предлагаю её вниманию публики — не без горьких сожалений.
Что за стиль имеется в виду, читателю станет понятно, едва лишь он обнаружит — и довольно быстро — великую неопытность и незрелость автора, когда всякая ошибка свидетельствует о лихорадочных поисках и о том, что налицо — незаконченная работа. Сознаю, что первые две книги — и, разумеется, обе вторые, — завершены не настолько, чтобы отдавать их в печать. Я бы и не отдал, будь я уверен в том, что после года исправлений и переделок получится что-нибудь путное. Но нет, не получится: слишком уж зыбки основания для такой уверенности. Детище моё должно угаснуть — и это справедливо. Жаль, что и говорить, но всё же есть надежда, что, сокращая и дорабатывая стихи, я научусь делать их жизнеспособными.
Возможно, это звучит слишком самонадеянно, и потому — достойно наказания; однако ни один человек, обладающий чувством, не поднимет на меня руку. Нет, он оставит меня наедине с самим собой, убеждённый в том, что нет страшнее ада, чем дело великое, но неудавшееся. Конечно же, я пишу это, не имея ни малейших намерений предотвратить критику в свой адрес. Я лишь хочу снискать доверие знающих людей — тех, кто проникает в суть ревностным взором, к чести и славе английской литературы.
Воображение мальчика носит здоровый характер; таково же — зрелое воображение мужчины. Но между ними — период жизни, когда душа еще не перебродила, характер не определился, жизненный путь неясен, а честолюбие глядит на мир неразборчивым оком. Отсюда — приторность и прочие невкусные вещи. Их, перечитав последующие страницы, непременно отведают те, о ком я говорю.
Надеюсь, я не слишком поздно обратился к прекрасной греческой мифологии, и яркость её не потускнела от моего прикосновения, ибо я хочу сделать ещё одну попытку[1], прежде чем расстанусь с этой темой навсегда.
Тинмут, 10 апреля 1818 года
