Эльванор - [109]

Никс молча глядела на женщину перед собой так, словно видела впервые. Хоть миновали годы, Тарин выглядела такой же бодрой, как и прежде: она оставалась худой и поджарой, а этот безумный, вечно сердитый огонь внутри пылал не менее ярко, чем десять лет назад. Никс смотрела на мать, и впервые у нее проскользнула мысль о том, что Тарин далеко не такая немощная, какой пытается себя преподнести. Она вполне способна самостоятельно покупать необходимые продукты, а не вынуждать к этому дочь, едва живую после долгого рабочего дня.

Но вот она, ее мать, сидит перед ней и пытается давить на жалость, требуя остаться в сером Глипете, на неинтересной, наскучившей работе. Девушка молчала, сама не понимая, что за странные чувства в ней пробуждаются. Казалось, с головы медленно спадает некая вуаль, тая на глазах лоскуток за лоскутком…

Тарин встрепенулась, почуяв что-то неладное. Она еще сильней нахмурилась, отведя взгляд, вслед за чем ворчливо произнесла:

— Ладно уж, раз так хочешь, то сбегай в свой обожаемый Эльванор… Только не забывай, благодаря кому ты добилась всего этого!

Слова эти подействовали как нельзя лучше, отвлекши внимание девушки. Услышав о том, что Тарин впервые признала за ней право уехать в Эльванор и вроде как смирилась с этим, она так обрадовалась, что вмиг позабыла обо всем прочем.

Теперешняя Никс, что стояла в сторонке и тихо за всем наблюдала, беззвучно вздохнула. На этот раз она сумела отчетливо разглядеть события таковыми, какими они были. Тарин постарела, а вместе с ней ослабли и те путы, которыми она удерживала свою дочь на протяжении долгих лет. Действительно, что ей еще оставалось? Поднять руку на Никс она более не смела, потому как дочь стала старше и сильнее, и запугивание не работало так же исправно, как раньше. Ласка могла подействовать, только вот с годами Тарин все больше и все быстрее теряла даже отдаленную способность проявлять любовь, пускай и наигранную. Оставалось одно: чувство вины. Благодарность, как она говорила. Да, теперь Никс поняла, насколько же часто слышала это слово за последние годы. Что ж, по крайней мере, нынче все стало предельно ясно.

Девушка подошла к тени своей матери, сотканной из рыжего песка, и произнесла, глядя ей в лицо:

— Я не держу на тебя зла, но и благодарности испытывать не стану. Не знаю, что именно сделало тебя такой, какой ты была всю мою жизнь, однако искренне надеюсь на то, что однажды ты сумеешь найти свое место в этом мире… где бы оно ни было.

Песок вокруг загудел и взвился песчаными змеями, что принялись переплетаться между собой, создавая толстые корабельные цепи. Фигуры перед глазами распались, вихрь поглотил их, смешивая между собой мириады песчинок всевозможных желтых оттенков. Разразилась песчаная буря, и Никс стояла в самом ее сердце. Все, что она сумела разглядеть — неистовые волны, за которыми мелькали длинные цепи, тянущиеся сквозь пустыню. Вокруг вился смерч, и девушка стояла в самом его сердце.

Повинуясь инстинктам, она попыталась заслонить глаза, хоть действие это не имело смысла: ветер ревел, песок стремительно проносился, но вреда не наносил. Поняв, что опасность ей не грозит, Никс смелее осмотрелась, пока не заметила, что в некотором отдалении тени начали собираться в новый образ. Поначалу определить его было сложно, но довольно скоро девушка смогла узнать жуткие темные прорези на бездушной деревянной маске.

Огромная песчаная сова взирала на нее сверху вниз, вздымаясь над безудержной бурей. Пустые глазницы глядели на Никс, а бесстрастный женский голос изрек:

— Ты слишком труслива для того, чтобы постоять за себя — куда уж тебе до кражи?

Девушка судорожно выдохнула, не зная, как реагировать на услышанное. Сова взмахнула крыльями, а за ее пернатыми плечами вздрогнули толстые цепи, опоясывающие пустыню.

— Ты все слышала, девочка, — продолжил голос. — На одну правду приходятся две неправды. Так что, скажешь мне, в чем именно я оказалась права?

Никс продолжала молчать, исступленно наблюдая за птицей в маске.

— Молчишь? — она готова была поклясться, что слышит нотки смеха. — Ведь прекрасно знаешь, что из этого было правдой. Как считаешь, смогла бы ты однажды что-либо украсть?

Пустыня молчала, а вместе с ней и сама Никс. Впрочем, сова не ждала ответа.

— Раз теперь знаешь правду, то сможешь определить, что в моих словах было ложью?

Сквозь песчаную бурю прорвался чей-то оклик. Слова оказались слишком неразборчивы, а все внимание девушки оставалось прикованным к жуткой деревянной маске, парившей вдалеке.

«Что было ложью, что было ложью, что было ложью, что было…» — проносились скороговоркой слова в голове. Их ей нашептывал настойчивый, холодный женский голос, принадлежащий птице.

— Никс!

Она зажмурилась, пытаясь вспомнить фразу целиком. Как тогда было сказано? Ты слишком труслива, чтобы…

— Никс!!!

Девушка не реагировала, сосредоточенно припоминая. Ветер вокруг ревел, буря разрасталась, так что почти ничего не было видно — лишь две черные прорези в маске продолжали зиять перед ней, просто посреди неудержимого смерча.

Дыхание перехватило. Тело обдало жаром, а буря еще сильней взвыла перед тем, как утихнуть навек. Мысли Никс прояснились, а вместе с ними и мир вокруг. Песок медленно оседал, являя умиротворенную пустыню, простирающуюся в бесконечность. Птица в маске исчезла вместе со смерчем, а вот песчаные цепи принялись медленно таять, рассыпаясь на глазах. Девушка перевела дух: как и мир вокруг, теперь она могла свободно выдохнуть. Больше ее ничто не сдерживало.