Элиас (Илья) Бикерман. Петербургский пролог / Elias Bickerman. Petersburg Prologue - [44]
Отъезд затягивался. «Дело тянулось неделями, – вспоминал Иосиф Бикерман. – Все время самая тяжелая контрабанда наша, старший сын в офицерском чине, не выпускался с моих глаз; мы вместе ходили в ресторан обедать – НЭП! – вместе приходили домой. В последние дни перед отъездом я с женой заучивал имена детей Берманов: было опасение, что мать, привыкшая к именам своих детей, проговорится. На пропускном пункте около Барановичей подобное с крестьянином, пытавшемся пробраться, и случилось. В последние дни перед отъездом режим по отношению к сыну стал немного свободнее; нам казалось целесообразным, чтобы он привык к встрече с власть имущими.
В день, предполагавшийся последним пребывания в Минске, сын зашел в Белэвак справиться, в котором часу эвакуационный поезд уйдет; ему указали время, оказавшееся, конечно, неверным; он вторично зашел справиться. Тут один из чинов наговорил ему грубости. Сын, забыв о своем положении, дал грубияну сдачу. Тут вцепились в него, как лютые псы: какой интерес у него в эвакуационном поезде, и имеет ли он право уезжать. Если бы это пакостное дело развернулось, оно могло бы кончиться для нас очень плохо, но по-видимому, также для Белэвака. Он ответил, что этим поездом уезжают его родственники, и он хочет их провожать. Это, вероятно, побудило одного из служащих учреждения вмешаться в допрос: “что вы за него уцепились? Укажите ему на дверь, и делу конец”. Его выпустили. Но не успел он отойти двадцати шагов от дома, как погнались за ним, чтобы отвести в грозную Чека. Повели его первым порядком обратно в Белэвак. Тут тот же служащий снова вмешался в дело, и сына снова отпустили. Придя домой, он рассказал нам всю историю. Ужас охватил меня, и я, рассуждая сам с собой, сказал вслух: “что теперь делать? Пробираться обратно в Петербург?” Жена откликнулась: “обратно – ни за что. Будем пробираться дальше, а суждено погибнуть, погибнем”. Этот разумный и мужественный голос привел меня в себя. А поезд должен был уйти вечером! Так как неизвестно было, похерено ли это дело совсем, или могут еще броситься искать виновника, то необходимо было принять меры предосторожности.
Первым делом сняли с него поддевку военного покроя; ее оставили в Минске, и сыну пришлось всю дальнейшую часть пути мерзнуть. Затем старались изменить его облик; он был брит, но носил усики, я его отправил к парикмахеру, чтобы сбрить начисто усы. Он вернулся домой с усами, т. к. брадобрей сказал, что совсем бритое лицо сыну не подойдет, а он счел благоразумным не настаивать, чтобы не вызвать впечатления, что здесь мимикрируются. Мы дома ножницами отщипали ему усы, что очень мало изменило его вид»342. Вечером вся семья отправилась на вокзал, но поезд не ушел ни в этот день (пятница), ни на следующий, а только ночью в воскресенье. «Мы все это время просидели перед вокзалом под открытым небом при лютом морозе и холодном, режущем ветре. В вокзальное помещение мы по двум причинам не хотели войти. Во-первых, там лежали вповалку на полу десятки тифозных больных: в этом году посылали из внутренней России в Минск, губернию, никогда не имевшую своего хлеба достаточно, тысячи людей на прокормление; многие из этих несчастных по дороге умирали, многие другие добирались до Минска в безнадежно больном состоянии. Во-вторых, мы боялись, в случае <если> хватятся сына, оказаться внутри помещения в западне. Мы с многими то и дело отправлялись на рекогносцировку: нет ли подозрительных признаков. Ранним воскресным утром мы с сыном воспользовались благами НЭП-а: в каком-то кабачке выпили по чашке чаю. Наконец, наш поезд, состоящий из плохо приспособленных товарных вагонов, тронулся с места».
Брат Ильи вспоминает об инциденте в эвакуационном ведомстве и об ожидании на вокзале несколько иначе. В его версии он каждый день вместе с Ильей заходил справиться о поездах. «Эли-ас, – вспоминает брат, – который все еще был офицером Красной Армии и носил полувоенное зимнее пальто (paramilitary coat) был едва не арестован в эвакуационном ведомстве, поскольку военнослужащие, естественно, права на эмиграцию не имели. После того, как он едва избежал опасности, брат не рисковал выходить из дома до момента, когда время отъезда стало известно. Ради того, чтобы его не заметил сотрудник эвакуационной службы, он оставил свое предательское пальто там, где мы жили, и надел мое (с красным шевроном)343. Мне пришлось довольствоваться летним пальто; при том, что температура в Минске, как обычно в декабре, было около минус 10. Поезд не был готов к обещанному времени, и нам пришлось прождать всю ночь на станции или около станции. Она была забита людьми, спящими на полу. Элиас свернулся калачиком между ними. Для меня же альтернативой было или тиф внутри, или холод снаружи. Переносчиками тифа являются тифозные вши, и они легко переползали с одного человека на другого, неся с собой болезнь. У Элиаса, перенесшего тиф раньше, был иммунитет, но я так боялся заразиться, что предпочел провести ночь, описывая круги вокруг станции и заходя в нее только, чтобы погреться… Я полагаю, что станция не отапливалась, но животное тепло, исходящее от толпы, повышало температуру».
